Поцелуй смерти [Litres]
Шрифт:
Смит видел их обоих недавно на барбекю РГРПС у Зебровски. Для меня много значило, что Кэти пригласила их обоих. Мы с Жан-Клодом были связаны в таблоидах. Он – вампирский мальчик с обложки, так что просто оказываясь рядом с ним, я часто попадала на фотографии. Так или иначе, Смит знал про трех моих бойфрендов. Ходили слухи о других любовниках, но слухи всегда ходят. Я их не подтверждала и не опровергала – самое лучшее, что я могла сделать.
Смит покачал головой, лицо у него было серьезное:
– Во всей команде только лейтенант Сторр и Зебровски не разведены. Ты это знаешь?
– Нет, –
Он вздохнул, и его горестное лицо еще раз мне сказало, что его девушка – для него очень серьезно.
– Сейчас я нужна Зебровски, допросить вампиров, которых мы задержали, но потом я хочу сесть рядом с тобой и рассказать тебе то немногое, что я об отношениях знаю.
– Ты наверняка знаешь немало, Анита, или бы у тебя не было их столько за последние годы.
Я никогда об этом в таких терминах не думала, и хотела уже сказать, что это мужчины сделали это возможным, идя ради меня на компромисс, а потом подумала и сообразила, что где-то по дороге сама научилась идти на компромиссы. Быть счастливой парой – это значит понимать, где ты согласна идти на компромисс, а где нет. И вдобавок надо знать – когда отстаивать свою точку зрения, а когда и уступить, что действительно важно, о чем следует спорить, а где ты просто срываешь злость. Это значит понять, что у каждого есть свои горячие кнопки, больные мозоли, на которые лучше не наступать. Любовь помогает понять, где находятся волчьи ямы и как их обходить – или как обезвреживать.
– Может, и так, – согласилась я, – но сейчас надо работать.
Похлопав его по плечу, я пошла прочь. Зазвонил телефон, мелодия «Чарли Брауна» – значит, Зебровски. Он не знал, что у меня на него отдельный рингтон, а если бы он спросил, я бы ни за что не сказала, что это потому, что он неряха, а машина у него и того хуже, вылитый Пиг-Пен из того же комикса.
– Зебровски, уже иду.
– Не хотят говорить, Анита. Хотят сослаться на пятую поправку.
– Не могут, – ответила я. – Они в присутствии полицейских – не только меня – признали, что бездеятельно наблюдали убийство полисменов. В глазах закона они виновны не менее вампиров, осуществивших кровавое деяние. Вампиры, убивающие людей, ликвидируются автоматически.
– Изысканное выражение – «кровавое деяние», – сказал он, – но ты права. Они, кажется, не понимают, что их права по закону теперь отличаются от человеческих. Если бы они только украли девочку, тогда могли бы сослаться.
– Но по убийству – не могут, – ответила я.
– Не могут, – согласился он. – Я на это пока не напирал, потому что как только они поймут, что их все равно ликвидируют…
Он не стал договаривать, я договорила за него:
– Им станет нечего терять, и они могут драться как бешеные. Я бы на их месте так и сделала.
– Не сомневаюсь, – ответил он.
– А ты нет? – спросила я.
Он минуту помолчал:
– Не знаю.
– Дать себя убить – труднее, чем кажется, если есть другие варианты, – сказала я.
– Может быть.
Голос его был серьезен, что ему не свойственно.
– Что такое? – спросила я.
– Да ничего.
– Я по голосу слышу, Зебровски.
Он засмеялся, вдруг снова стал самим собой, но слова были вполне серьезными:
– Просто подумал: хочется надеяться, что ты никогда не окажешься по другую сторону закона.
– Ты хочешь сказать, что со мной будут обращаться как с не совсем человеком? – спросила я одновременно сердито и обиженно.
– Нет, и вообще ты хороший коп.
– Спасибо, но я слышу непроизнесенное «но».
– Но ты, если тебя загнать в угол, реагируешь как бандит. Мне просто не хочется видеть, что случится, когда ты почувствуешь, что у тебя нет выбора.
Мы помолчали в телефон – слышно было только наше дыхание.
– Ты об этом думал уже, – сказала я.
– Н-ну, – сказал он, и я увидела его пожатие плеч, неуклюжее в плохо пригнанном костюме, – я же коп. Это значит, что я постоянно оцениваю угрозу. Я бы и против Дольфа не хотел оказаться.
– Я должна быть польщена такой компанией?
– Он шесть футов восемь, ты пять футов три. Он бывший футболист и штангист, поддерживающий форму. Ты – девушка. Да, должна быть польщена.
Я задумалась на секунду, потом ответила:
– О’кей.
– А отчего это у меня такое чувство, что надо извиниться? Как вот когда Кэти начинает молчать, так по-женски?
– Не знаю. Зачем извиняться, если правду сказал?
– И я не знаю, но у тебя тот самый тон, который бывает у Кэти. Я когда его слышу, то понимаю, что сильно ей не угодил.
– Не можешь же ты сравнить меня с Дольфом, а потом со своей женой, Зебровски?
– Ты мой напарник, и ты женщина. Похоже, что можно сравнивать.
Я еще подумала об этом и снова сказала:
– О’кей.
– Вот теперь «о’кей» который значит «окей», а не тот «окей», которым женщины говорят: «фиг тебе о’кей».
Я не могла не засмеяться, потому что он был абсолютно прав.
– Что ты хочешь сделать, чтобы они заговорили?
– Есть одна мысль. Мне придется стать злым копом, а тебе вообще копом – серийным убийцей, но у нас примерно двадцать пропавших вампиров, на счету которых уже двое полицейских. Они смылись, потому что знают, если их поймают, они будут ликвидированы на месте.
– А это значит, что надо найти их быстро.
– Я думаю, они остальных сдадут, когда мы их допросим.
– Какой у тебя план, Зебровски?
Он мне рассказал. Я затихла на несколько секунд.
– Ну, блин, Зебровски, это же злодейство!
– Спасибо на добром слове.
– Это не был комплимент.
Я повесила трубку, не дожидаясь, пока он скажет что-нибудь веселое и рассмешит меня, отвлекая от того, о чем я думала. У Дольфа более устрашающий вид, и характер более взрывной. Я тоже во многих аспектах страшна, но Зебровски… он это лучше скрывает, но мысли у него такие, что тоже можно испугаться до чертиков. Он последний, в кого станешь стрелять, и это может оказаться ошибкой, которая тебе будет стоить жизни. Эту мысль я отогнала вместе с мыслью о том, что бы он стал делать, если бы я перешла на Темную Сторону Силы. Напарники не должны думать так друг о друге. Не должны ведь?