Поцелуй вампира
Шрифт:
От потрясения раскрыв рот, Дженкин уставился на Эфрику, чувствуя, как от восторга зачастил его пульс. Он не предполагал, что она последует за ним, даже лишь в силу её гордости. Своим появлением она обрадовала его неописуемо, но только пока он совершенно отчетливо не вспомнил причины, по которым ее покинул. Ничто не изменилось. Даже правда, которую он раскрыл о своем наследии, по сути дела, ничего не меняла.
— Значит, вот куда ты приехал, чтобы забиться и спрятаться! — сказала Эфрика, подходя ближе, чтобы посмотреть ему в лицо.
— Забиться?
— Слова, высказанные ревнивой шлюхой и двумя нищими свиньями, которые считают насилие ухаживанием!
— Не важно, кто говорит эти слова, важно, что они возбуждают страхи и суеверия. Когда разжигаются такие чувства, здравый смысл зачастую не смеет поднять головы, пока не будет сметён пепел с подножия столба с приговорённым к сожжению.
Пугающая картина, но это не значит, что она должна претвориться в явь, твердо сказала себе девушка.
— Ты никогда даже не пытался бороться с ложью.
— Как? Постоять под полуденным солнцем?
Эфрика не стала обращать внимания на эти слова.
— Во-первых, стоит начать с тех, кому не нравятся люди, распускающие сплетни. Немногие женщины при дворе питают нежные чувства к леди Элеонор. Да и у Лаклейна с Томасом тоже мало друзей. К тому же, некоторые женщины, конечно, помнят, какой ты живой и теплый. — Она осталась довольна, заметив испуганное смущение, отразившееся на его лице.
— Дальше: то, что сына так называемого дьявола, с его хорошо заметной рыжей шевелюрой, довольно часто наблюдали на прогулке вместе с его обожаемой невестой при ясном свете дня – тоже пошло на пользу. И уж конечно, толпа, которая видела, как распростёрся на полу Лаклейн, поверженный маленькой девушкой, легко убедилась, что он и Томас не что иное, как бесхребетные слабаки, которые с помощью лжи, несомненно, пытались скрыть свою трусость и позорное поражение от твоих рук.
— Ты сбила с ног Лаклейна?
Она кивнула.
— Его глумление досаждало мне.
Дженкин смотрел на нее с изумлением. Медленно, он слез со своего высокого сиденья и, сделав к ней пару шагов, остановился на расстоянии фута. Ещё чуть-чуть – и он коснется ее. Казалось, каждая его частичка жаждала снова почувствовать ее в своих руках. Однако это положило бы конец беседе, которой, как он подозревал, предстояло быть интригующей и кое-что прояснить.
— Так ты приехала сюда, чтобы сказать мне, что я не должен опасаться возвращения ко двору? — спросил он.
— Возможно, — ответила она. — Хотя я не пойму, с какой стати кому-то захотелось бы возвращаться в это отвратительное место.
— Эфрика, почему ты приехала?
— А почему ты уехал?
— Чтобы защитить
— О, неужели? А если я скажу тебе, что у меня проскочила мысль, что ты сбежал не только из-за слухов, – ты сбежал от меня, от нас, и от того, что происходило между нами?
— Может быть, в этом есть доля правды. — Он шагнул ещё ближе и быстрым движением положил палец на её губы, не давая ей ничего сказать. — Я не подхожу тебе, любовь моя. — Поведя рукой, он обратил ее взгляд на темную, без окон пещеру, в которой они находились. — Это место, где я живу. Даже, когда я выхожу на поверхность, то только в такие же тёмные места, как это. Ты – существо света, солнца. Я никогда не смогу присоединиться к тебе под ним.
— Это печально, но это не означает, что я не смогу выходить на солнце всякий раз, когда у меня появится на то настроение.
Его глаза вспыхнули слишком знакомым блеском, и когда он двинулся вперед, Эфрика отступила. Несмотря на то, как сильно ей хотелось вновь оказаться в его объятиях, она чувствовала, что сейчас разговор был более важен. Ей действительно казалось правдой то, что говорили ей Дэвид, ее кузен и свои собственные инстинкты – да, Дженкин любил ее, но она должна была услышать эти слова. И Эфрика чувствовала, что очень важно, чтобы Дженкин тоже услышал и понял, что ее былые страхи и сомнения развеялись.
— Мне гораздо больше лет, чем тебе, — сказал он, почти улыбаясь, глядя, как в ответ на каждый его шаг вперёд, она отступала, неизбежно приближаясь к его кровати.
— Правда, и меня, в самом деле, беспокоит, что ты почувствуешь, когда проснёшься однажды утром и заметишь, что я постарела, а ты – нет.
— Это не будет иметь значения.
Ни слова любви или сладостной лести – и все же она поверила ему.
— Ну, по сравнению с прочими Посторонними мы, Калланы, более долговечны.
— Хорошо, тогда дни, отпущенные тебе до окончания жизни, так же станут и моими, во всех возможных смыслах.
Эфрика почувствовала, что ее ноги коснулись какого-то края, но была так поражена его словами, что даже не попыталась удержаться на ногах. Уже приземляясь, она обнаружила, что на пути её падения оказалась мягкая кровать. Приподнявшись на локтях, она увидела Дженкина, который навис над ней, опираясь на руки по обеим сторонам ее бедер. Эфрика почувствовала, как по её венам растёкся жар, который мог разжечь в ней только он, и поспешно заговорила:
— И я действительно хочу детей, но, если Господь решит, что у нас их не будет, я смогу это принять. У меня есть племянники и племянницы, чтобы любить и заботиться о них. — Эти слова ему необходимо было услышать, и она решительно настроилась похоронить эту тень, прежде чем сказать ему правду.
— Ты просишь, чтобы я женился на тебе, любовь моя? — он удерживал ее пристальный взгляд своим. — Ты действительно готова стать моей Парой?
— Да, Дженкин. Я люблю тебя. Я люблю тебя больше, чем солнце, больше, чем что-либо, — мягко ответила девушка.