Шрифт:
Предисловие автора к русскому изданию
Эта книга очень личная. Хотя я использую данные научных исследований лжи и жульничества, основное внимание сосредоточено мною на моральных проблемах, касающихся семейной жизни, и в этой связи я приоткрываю кое-что из моей собственной жизни, жизни моей семьи. Книга написана моей семьей (отдельные главы принадлежат жене и сыну) и для семей. Мы ведем откровенный разговор об основе семейной жизни — честности и доверии.
Мне доставляет особую радость выход книги «Почему дети лгут?» на русском языке. Ваша страна — родина моих предков как по отцовской, так и по материнской линии. Когда я был
Для меня как для американца, чье детство прошло в годы второй мировой войны (в 1941 г., когда Япония напала на Перл-Харбор, мне было 8 лет), Россия имеет особое значение. Следя за развитием событий в Европе и Азии в первые годы войны, я боялся, что государства фашистской оси могут одержать победу. Гитлер был не просто сгустком зла, для меня он воплощал личную угрозу. Гитлер хотел уничтожить всех евреев, и, хотя в семье я не получил особого религиозного воспитания, я знал, что мы — евреи.
Когда началась война, мой отец добровольцем пошел служить в качестве военного врача. Мы пересекли всю страну и поселились в небольшом городке близ военного госпиталя. Скоро я обнаружил, что Гитлер был не единственным антисемитом. В школе, которую я стал посещать, мне был объявлен бойкот — в течение трех последующих лет ребята отказывались разговаривать со мной, потому что я — еврей. Ради моей безопасности меня даже отпускали из школы за несколько минут до конца занятий. У восьмилетнего ребенка это не укладывалось в сознании. Я и по сей день не могу этого понять. Сегодня, когда я слышу о том, как в разных частях света закипает ненависть между религиозными и национальными группами, меня это уже не удивляет, но не перестает обескураживать и огорчать.
Меня радовало, что Америка и Россия были союзниками в великой битве с Гитлером. Я внимательно следил за обороной блокадного Ленинграда, а также другими сражениями на русском фронте и испытывал гордость от того, что моя страна и страна моих предков борются сообща. Я был горд своим российским происхождением. Позднее, когда я поступил в университет, это чувство гордости еще более окрепло, потому что в большинстве американских университетов студенты читали книги великих русских писателей и слушали музыку великих русских композиторов.
По окончании университета в возрасте 24 лет я был призван в армию и два года прослужил офицером, специализируясь по медицинской психологии. То был апофеоз холодной войны, и Советский Союз стал теперь врагом. Меня учили классифицировать потери в возможной ограниченной ядерной войне. Я был убежден, что ядерной войны можно избежать, и дал себе слово после двух лет, прошедших под знаком подготовки к войне, посвятить себя, вернувшись к гражданской жизни, делу мира.
В начале 1960-х я принял активное участие в американском движении за мир, выражая протест против ряда милитаристских акций моей и вашей стран. Это было тревожное время: воздвижение Берлинской стены, высадка поддержанного Соединенными Штатами десанта в заливе Кочинос,
Карибский ракетный кризис, война во Вьетнаме. Я начал изучать выразительные движения и жесты, но одновременно уделял время и политическим наукам, проводя исследования по проблемам, связанным с сохранением мира. Я горд сознанием того, что был одним из авторов первого национального опроса общественного мнения, который в 1967 г. показал, что большинство американцев не одобряют политику нашего правительства во Вьетнаме.
Большинство населения вместо этого поддерживали такую
Когда немногим более 10 лет спустя, в 1979 г., меня пригласили прочитать месячный курс лекций в Ленинградском государственном университете, я с энтузиазмом принял это предложение. Мои лекции были посвящены эмоциям, выразительным движениям, а также проблемам обмана. Меня беспокоило, что моими исследованиями по выявлению поведенческих характеристик, помогающих уличить лжеца, могут злоупотребить и в вашей стране и в моей, и мой труд мог, скорее, повредить, нежели помочь, международным переговорам.
Одну из своих бесед я назвал «Почему Брежневу не надо пытаться истолковывать улыбку Картера». Я надеялся, что это заставит КГБ прислушаться к моим предостережениям, и так в действительности произошло.
В течение этого месяца у меня завязались крепкие дружеские связи, которые за прошедшие годы еще более упрочились. Как я объясню ниже, именно вследствие возникшей тогда дружбы данная книга выходит на русском языке. Необычным был для меня контраст теплоты приватных дружеских отношений и холодной жесткости общественной жизни. То, что я читал о жизни в России, заставило меня ожидать нечто подобное. Я знал, что Советский Союз — закрытое общество и что отдельный человек чувствует себя бесправным перед лицом неограниченной государственной власти. Но иное дело все это увидеть своими глазами, лично почувствовать влияние репрессивного общества. Например, студенты опасались, что их увидят беседующими со мной. После лекций я стоял в холле, всем своим видом приглашая их к разговору, а десятки студентов ходили вокруг меня, но никто не решался завести разговор. В ту пору каждый, кто общался с американцем, не имея на то официальной инструкции, попадал под подозрение и рисковал удостоиться внимания КГБ.
Встречи совершенно безобидного характера, посвященные обсуждению новейших психологических исследований и теорий, приходилось организовывать тайно.
Официальным лицом, ответственным за мое пребывание в университете, мне была высказана просьба сообщать имена всех, с кем я встречаюсь. «Давайте будем реалистами, — было сказано мне, — ведь ваши чиновники потребуют от вас того же». Я пытался возразить, что на самом деле это не так, но мне не поверили. Я встречался с преподавателями и учеными, которые были уволены с работы и пребывали в состоянии неопределенности, надеясь получить разрешение на выезд в Соединенные Штаты или Израиль. Мне не было позволено посетить городок, где родились мои предки, и я так никогда и не узнал причину отказа.
Я вернулся в Америку, преисполненный пессимизма относительно того, удастся ли когда-нибудь установить дружественные отношения между нашими странами. Хотя мне казалось, что вероятность этого невелика, я в Америке продолжал работать с теми, кто считал, что соглашения по разоружению между нашими странами могут быть достигнуты лишь тогда, когда советское общество станет более открытым, когда будет создана демократическая политическая структура, гарантирующая соблюдение гражданских прав. Без доверия в обществе, без взаимного доверия правительства и народа, убежденного, что правительство служит его интересам, невозможны терпимость и доверие между государствами. В те дни в рамках американского движения за мир эта идея была непопулярна. Исключительное внимание уделялось недостаткам американской внешней политики, а критика в адрес Советского Союза была очень сдержанной.