Почему евреи не любят Сталина
Шрифт:
Предчувствия поэта, к несчастью, не замедлили сбыться. Всего через несколько месяцев после зверского убийства Соломона Михоэлса начались аресты виднейших деятелей еврейской культуры — членов Еврейского антифашистского комитета. 16 сентября 1948 г. забрали Давида Гофштейна, 23 декабря арестовали Ицика Фефера, 24 декабря — Веньямина Зускина, в ночь с 23 на 24 января взяли Давида Бергельсона и Льва Квитко. Это были самые знаменитые деятели еврейской культуры. У Маркиша не осталось никаких сомнений в том, что со дня на день придут за ним. Пришли в ночь с 27 на 28 января 1949 г. Жена поэта, Эстер Маркиш, вспоминает: «Его очень быстро увели, я едва успела попрощаться с ним. В машинке были стихи, которые Маркиш читал на похоронах Михоэлса. И когда гэбисты были у нас в доме, то один из них подошел к машинке, бросил взгляд и говорит: “Так значит, Маркиш считает, что Михоэлса убили… Мы это забираем”».
В течение трех с половиной лет Переца Маркиша, как и всех остальных арестованных по «делу» Еврейского антифашистского
Несмотря на то что Квитко вышел из ЕАК еще в 1946 г. и полностью посвятил себя поэтическому творчеству, его арестовали вместе с другими членами ЕАК 22 января 1949 г.
В процессе следствия ему припомнили все: и то, что он в молодости уехал учиться в Германию якобы для того, чтобы навсегда покинуть СССР, а в Гамбурге отправлял под видом посуды оружие для Чан Кайши, и его работу в ЕАК. Его также обвинили в том, что в 1946 г. он установил личную связь с американским резидентом, которого информировал о положении дел в Союзе советских писателей. Под пытками Квитко признался во всех «грехах». Даже в том, что писал на языке идиш, и это было тормозом на пути ассимиляции евреев, что идиш отжил свой век, обособляет евреев от дружной семьи народов СССР, является проявлением буржуазного национализма. В одиночной камере Лубянской тюрьмы Квитко провел более двух лет. Незадолго до гибели, находясь в тюрьме, он написал стихотворение «Тюремный романс», в котором есть такие строки:
Нет, милый друг, Не свидеться нам — Дверь мою холод сковал по углам. И вырваться трудно, поверь мне, поверь мне… И ты не являйся сегодня, мой друг! Гостят у меня тишина и забвенье, И в сердце от горьких предчувствий испуг. Мы встретимся завтра… А может быть, позже, Когда засверкает на листьях роса, Когда засияет в окне день погожий, И солнце заглянет в глаза…Не суждено было случиться такому дню в жизни Льва Квитко. 12 августа 1952 г. суд приговорил его к высшей мере наказания — расстрелу. В этот день были расстреляны выдающиеся представители еврейской литературы на идиш. Фашизм убил ее читателей, другой тоталитарный режим — ее писателей.
Об этом страшном событии, как о многом другом, по ту сторону «железного занавеса» не знали. Вскоре после смерти Сталина первая группа советских писателей приехала в США. В их числе был Борис Полевой. Известный американский писатель Г. Фаст спросил у него: «Куда девался Лев Квитко, с которым я подружился в Москве и потом переписывался? Почему он перестал отвечать на письма? Здесь распространяются зловещие слухи». — «Не верь слухам, — ответил Полевой. — Лев Квитко жив-здоров. Я живу на одной площадке с ним в писательском доме и видел его на прошлой неделе». На самом деле к тому времени прошло более полугода после расстрела Квитко. Об этом эпизоде можно прочитать в книге Г. Фаста «Голый бог».
В 1955 г. последовала реабилитация поэта, вышло множество его детских книг. В 1976 г. появился сборник статей и воспоминаний о Квитко, что было принято делать только для признанных классиков советской литературы. Писатель Л. Пантелеев в своих воспоминаниях о Л. Квитко написал: «Есть люди, которые излучают свет. Таким был Квитко». Таким он и остался в своих добрых, жизнерадостных стихах.
На суде, который проходил с 8 мая по 18 июля 1952 г., Перец Маркиш преобразился. Как вспоминала единственная оставшаяся в живых подсудимая по «делу» ЕАК академик Лина Штерн, Маркиш выступил на процессе с яркой, взрывчатой речью. Его не прерывали — ведь слушали его только судьи и обвиняемые. А судьи были уверены, что никто никогда не узнает, о чем говорил Маркиш. В своем последнем слове он обвинил своих палачей и тех, кто направил их руку. Это была речь не обвиняемого, а обвинителя. Он решительно отвергает обвинения в национализме и воздает должное языку идиш, сыгравшему великую роль в самосохранении нации: «Этот язык, как чернорабочий, поработал на массы, дал им песни, плач. Дал народу все в его тяжкие годы, когда он жил в оторванности от России в черте оседлости» (последние четыре слова — конечно, вынужденные, когда стоишь перед судьями, которые уже заранее вынесли свой приговор).
Прокурор потребовал, чтобы все подсудимые были приговорены к 25 годам заключения. Такой приговор показался Сталину и его банде слишком мягким, и Военная коллегия Верховного суда пересмотрела его и приговорила тринадцать из четырнадцати обвиняемых к смертной казни. Только Лина Штерн получила пять лет.
В своем обзоре я остановился лишь на одном жанре творчества Переца Маркиша — на его поэзии. Перец Маркиш прежде всего — поэт. Но он был великим мастером во всех других жанрах литературы — прозе, драматургии, литературной критике, эссеистике, журналистике.
В заключение хочу отметить следующее. Во времена Маркиша, как и до, и после него, находились люди, пренебрежительно относившиеся к языку идиш. И ныне есть немало таких людей.
Перец Маркиш, как и другие крупнейшие еврейские поэты, прозаики и драматурги, доказал, что на языке идиш можно передавать все оттенки мысли и чувств. В этой связи хочу привести интересную выдержку из статьи известного поэта Льва Озерова: «На языке идиш были созданы шедевры, которые прославили бы любую литературу… Некоторые недоверчиво-скептически настроенные люди сомневались в силе языка идиш. Например, модный в свое время публицист Карл Радек. Перед тем как идти на спектакль Михоэлса, поставившего шекспировского “Короля Лира” в переводе Самуила Галкина, он рассуждал примерно так: ну, как можно на этом макароническом лоскутном языке передать одну из самых сложных трагедий… Посмотрев спектакль, Радек поместил в “Известиях” статью, в которой писал примерно так: игра Михоэлса и Зускина, декорации и, главное, язык столь убедительны и впечатляющи, будто Шекспир писал на идиш».
Великий поэт Перец Маркиш, как и его собратья по перу, был истинно еврейским поэтом. Как замечает в своих воспоминаниях Симон Маркиш: «Не о своих личных интересах шумели люди в доме Переца Маркиша и не про интересы “многонациональной социалистической родины”, а о том, что важно для евреев, еврейской культуры, еврейской судьбы, еврейского будущего».
Пройдут годы, десятилетия и, быть может, столетия — люди будут наслаждаться замечательной поэзией Переца Маркиша.
Массированную репрессивную атаку, предпринятую в конце 1948 — начале 1949 г. против наиболее видных представителей еврейской общественности и культуры, проще всего рассматривать как проявление личностной патологии членов сталинского руководства. Однако это не совсем так… Хотя сам Сталин и многие из его окружения были заражены бациллой юдофобии, о чем имеются многочисленные свидетельства современников, тем не менее этот порок играл вспомогательную роль. Основная же причина гонений на евреев коренилась в политической сфере, где главное божество — власть, которая критическим образом сопрягалась с перманентным страхом тирана лишиться ее в результате восстания, происков оппозиции, дворцового переворота и, наконец, пресловутого сионистского заговора.
Может быть, Сталину были известны и завораживающие своей пугающей откровенностью слова Якова де Хааса, секретаря одного из основоположников сионизма Теодора Герцля, сказанные им в 1928 г. по поводу тайной миссии сионистских организаций:
«Настоящая организация не бравирует по поводу и без повода своими действительными возможностями. При нужде, однако, нельзя упускать из виду и эту форму демонстрации. Великая сила американской сионистской организации заключается в неисчислимости ее контактов и связей, в доскональной осведомленности о тех, кто распоряжается людскими ресурсами, являющимися базой этих контактов. Разве у англичан не возникла необходимость заполучить надежного информатора в Одессе, разве им не нужен был в Харбине довереннейший агент? А когда Президент Вильсон потребовал в кратчайший срок представить ему обобщенную информацию в тысячу слов, детально излагающую, какие силы стоят за Керенским, пришедшим к власти в России?.. Все эти услуги нью-йоркский (сионистский) центр представлял, не претендуя ни на что, но получая многое — уважение и расположение деятелей, чьи подписи скрепляли великие дела. Тысячи сионистов работали повсюду и служили верно на своих глубоко эшелонированных позициях…» [117] .
117
Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. Политическое преследование евреев в СССР в последнее сталинское десятилетие. М.: Международные отношения, 1994. С. 30.