Почему море соленое

Устьянцев Виктор Александрович

— В коффердаме закипает вода.

Коффердам — это пространство между машинно-котельным отделением и танками, в которых нефть. Шестьдесят девять тысяч двести восемьдесят три тонны иракской нефти, по сообщению Мелсона. Фейерверк получится красивый.

Есть еще несколько минут, чтобы снять с танкера людей, дать полный назад и уйти, не оглядываясь. Роуленс уже сажает свой экипаж в мотоботы.

— Игорь Петрович, выводите людей из помещения дизель-генератора, — говорю я механику.

— Да, с огнетушителями теперь тут делать нечего, — соглашается

он. И, помедлив, добавляет: — Вот если бы воды. Но поблизости всего два пожарных рожка, а воды надо много…

— Вы думаете, есть надежда?

— Надежда еще есть. Вся суть — во времени.

— Сколько, по-вашему, осталось?

— Трудно сказать. Может, полчаса, а может, и всего десять минут. Но раз мы взялись за это дело, я бы рискнул.

Конечно, раз уж мы взялись спасать танкер, надо бы его спасти. Рискованно, конечно. И дело тут не только во времени, айв степени риска. Снять людей мы все-таки успеем, если они будут держаться поближе к трапу.

Я посмотрел на старпома и замполита. Старпом пожал плечами. Замполит на этот раз промолчал, значит, и он сомневается. Ну что же, на этом заседание «военного совета» будем считать закрытым. Я снова беру микрофон, стараюсь говорить спокойно:

— Игорь Петрович, будем подходить к корме танкера. Держитесь поближе к трапу. — И уже вахтенному офицеру: — Все пожарные средства — в нос!

Пожарная тревога на корабле объявлена давно, вся система в готовности, и не успели мы подойти к корме танкера, как из брандспойтов вытянулись водяные сабли и начали отрубать кормовую надстройку от танков.

Мотоботы с командой танкера теперь боялись подойти и к нам, держались поодаль. Из экипажа танкера на борту остались Мелсон и один японец.

Минут через пятнадцать Солониченко сообщил, что температура воды в коффердаме снижается. Это уже лучше, можно работать спокойнее.

Огонь оседал устало и медленно. Вот жесткие струи воды слизнули последние языки пламени. Казалось, пожар потушен, но механик, все еще находящийся на борту танкера, не давал отбоя. И только когда начало рассветать, я понял, почему он не спешил: из надстройки и нижних кормовых помещений еще густо валил дым. Оставив половину средств работать по-прежнему на отсечение огня, другую половину механик направил внутрь. Теперь я больше всего боялся, что рухнет кормовая надстройка, и запретил кому-либо заходить в нее.

Лондонская фирма «Оулд компани ойл», которой принадлежал танкер, сообщила, что из Бергена вышли два спасательных судна. Они пришли к вечеру, а пожар мы потушили еще до обеда и около шести часов лежали в дрейфе, поджидая их.

Спасатели стали заводить на танкер буксиры, сейчас они потащат его в Берген и предъявят «Оулд компани ойл» счет на кругленькую сумму, возможно, даже превышающую стоимость шестидесяти девяти тысяч двухсот восьмидесяти трех тонн иракской нефти. А мы вроде бы и вовсе не при чем. Можем уходить.

Впрочем, еще нет. К правому борту подходит мотобот, я вижу Роуленса, приветливо помахивающего рукой. Видимо, идет благодарить. Еще раз встречаться с ним не хочется, но ничего не поделаешь, надо принимать. По всем правилам морского этикета.

— Спустить трап по правому борту! — командую я и иду на ют.

Встречаю Роуленса на верхней площадке трапа. Пожимая руку, он говорит:

— Только русские могли это сделать!

Зачем он это говорит, и что я должен ему отвечать? Лучше совсем не отвечать, а то я ему процитирую Ермолина, ибо испытываю большое желание сделать это именно сейчас, когда все кончено.

Четверо матросов с танкера поставили к моим ногам два ящика виски.

— Один персонально для вас, — поясняет Роуленс. — В знак благодарности и в качестве компенсации за это. — Роуленс одергивает рубашку и подтягивает штаны.

Ну да, это мои штаны и рубашка. Куртка казенная, за нее у меня вычтут из зарплаты, скорее всего, из отпускных.

Кстати, заканчиваются вторые сутки моего отпуска.

Приглашать Роуленса в кают-компанию не хочется, а, наверное, полагается. Как бы это поделикатнее отвертеться? А, черт с ним, с этикетом!

— Передайте мой привет и восхищение мистеру Мелсону, — говорю я.

Роуленс, усмехнувшись, поясняет:

— Мелсон — держатель крупного пакета акций фирмы «Оулд компани ойл». Полагаю, это вам кое-что объяснит…

Так вот в чем дело! А мы-то думали, что самоотверженность Мелсона бескорыстна, устроили ему королевский прием, наговорили кучу комплиментов. Ну да, он беспокоился прежде всего о своих денежках, а не об океане.

Прощаемся сухо. Должно быть, Роуленс догадывается, что я не оправдываю его, разводит руками, как бы говоря: «Что поделаешь, такова жизнь».

Пока Роуленс поспешно спускается по трапу, Егоров за моей спиной говорит:

— Все-таки у нас с ними разные группы крови. — И поясняет кому-то: — Конечно, не в биологическом смысле, а в политическом.

Что же, он прав.

Бот отваливает от трапа и, постреливая мотором, идет к танкеру.

Я направляюсь на мостик, но дежурный по низам спрашивает:

— Куда девать это, товарищ командир? — И кивает на ящики.

В самом деле — куда? Может, поставить на юте ендову, назначить виночерпия и заставить боцманов свистать всех к чарке? Но в русском флоте сей веселый сигнал давно канул в Лету, да и с меня начальство потом снимет еще одни штаны, а попутно, пожалуй, и звездочку.

— Отнесите оба ящика в продсклад. И скажите интенданту, чтобы оприходовал.

— Есть! — разочарованно сказал дежурный по низам.

Поднявшись на мостик, я послал старпома и замполита спать и дал самый полный ход.

Корабли похожи на колхозных лошадей тем, что домой всегда бегут быстрее. Котельные машинисты и турбинисты выжимают из механизмов все, что можно выжать, стрелки тахометров буквально застыли на предельных оборотах. Чтобы не испытывать судьбу, перевожу машинный телеграф с «самого полного» на «полный».