Почему ненавидят Сталина? Враги России против Вождя
Шрифт:
В преамбуле докладчик сослался на инструкцию ЦК партии 1933 года, критиковавшую « практику массовых арестов» и требовавшую «улучшить старые способы борьбы, рационализировать их и сделать наши удары более меткими и организованными». Ежов признал, что «до последнего времени мы по-настоящему в нашей работе в этом направлении не перестроились»; сложившаяся в наркомате годами практика «еще действует, и люди продолжают работать по старинке». Более того, нарком указал, что 80 % всех арестованных «органами государственной безопасности» с 1935 по 1936 г. к контрреволюционным преступлениям отношения не имели. «Это были люди, которые за свои преступления должны были арестовываться органами милиции или прокуратуры», а не аппаратом Управления государственной безопасности.
Отсюда Ежов делал вывод, «что такое огромное количество арестованных органами ГУГБ» перегружало аппарат и сковывало его работу. Занимаясь следственными делами « по мелким преступлениям», работники аппарата «конечно, не могли заняться ни работой с агентурой, ни следствием по делам действительно серьезных политических преступников». Фактически это было констатацией того, что органы ГУГБ работали вхолостую. Нарком пояснял: «При такой практике… дела действительно серьезных политических преступников велись поверхностно, их валили в общую кучу, чтобы только поскорее довести дело до суда. Поэтому ряд серьезных преступников творил безнаказанно свою гнусную подпольную работу против Советской власти».
Конечно, Ежов мог без опасения критиковать работу «всесильного» наркомата. Он занял свой пост только 26 сентября 1936 года и не нес ответственности за деятельность своего предшественника. Впрочем, уже по ходу доклада слушатели начинали соображать, что в действительности НКВД не был всемогущей организацией. Наоборот, приведенные примеры свидетельствовали даже не о халатности, а о преступном попустительстве в отношении противников власти. Так, рассказав об аресте в 1933 г. группы И.Н. Смирнова из 87 троцкистов, Ежов констатировал, что «следствие было проведено так наспех и так небрежно», что «в результате 40 человек получили высылку в разные пункты Союза, а 41 человек приговорены к заключению в изоляторе и лагерях».
Причем уже в том же 1933 г. «дела на 16 человек были пересмотрены, и заключение в изолятор было заменено ссылкой, а 9 человек были совершенно освобождены». Сообщив эту информацию, Ежов отметил, что, если приговор по группе 87 согласовывался с ЦК, то освобождение осужденных ни с кем не согласовывалось. Докладчик не называл фамилию Ягоды, но приводимые им примеры свидетельствовали о самовольстве бывшего главы НКВД. Приведя другие примеры освобождения подследственных, он сделал закономерный вывод: «То есть одновременно люди наносили удар, казалось бы, по вскрытой троцкистской организации и по наиболее активным троцкистам, правым и зиновьевцам, и тут же их освобождали для того, чтобы они могли продолжать вести свою работу. Такова практика карательной политики».
Не менее удручающе выглядела агентурная работа. Органы госбезопасности, обладавшие «исключительно большой сетью агентов и осведомителей», в действительности « не имели работоспособной и устойчивой агентуры». В числе агентов были дезинформаторы и громадное количество «так называемых двойников-предателей. Особенно много было этих двойников в агентуре, работающей среди политических партий, среди троцкистов, зиновьевцев и меньшевиков».
Еще в худшем положении находилась агентура за рубежом. «Там, – констатировал Ежов, – мы агентуры почти не имеем. В прямой зависимости от агентурной работы находилась и следственная работа». Для подавляющего большинства участников пленума внутренняя кухня карательной машины была тайной за семью печатями. Поэтому докладчика слушали с напряженным вниманием, не перебивая и не бросая традиционных реплик. И лишь описание содержания заключенных в тюрьмах вызвало оживление в зале.
Вскормленный молоком мифов, обычный читатель впитал информацию о методах работы карательной системы тридцатых годов из побасенок либеральной пропаганды и страшилок «одного солженицынского дня». Поэтому он верит, что судьба заключенного якобы зависела лишь от тупого принципа: «шаг влево, шаг вправо – расстрел!», которым интеллигенты пугают доверчивого обывателя.
Между тем Ежов развеял этот миф еще в 1937 году. Он объяснял: « Нам казалось и всем кажетсясовершенно законным, что заклятые враги народа, осужденные к отбытию наказания, – троцкисты, зиновьевцы и правые – отбывают тюремноенаказание. Но на деле, по существу, тюремного наказания никто из осужденных не нес». Он пояснял свою мысль: «В системе НКВД имеются тюрьмы особого типа, или политизоляторы. Эти политизоляторы, я без преувеличения могу сказать, больше походят на принудительные дома отдыха, нежели на тюрьмы. Такие политизоляторы имеются в Суздале, Челябинске и в ряде других мест.
Внутреннее содержание в тюрьме осужденных преступников таково, что они тесным образом общаются друг с другом… Имеют возможность обсуждать свои вопросы и разрабатывать планы антисоветской деятельности. Причем внутритюремная связь в изоляторе была совершенно узаконена. Люди собирались совершенно открыто. <…> Осужденным предоставлялось право пользоваться литературой, бумагой и письменными принадлежностями в неограниченном количестве. Наряду с казенным пайком все заключенные имели возможность получать продукты с воли в любом количестве и любого ассортимента, в том числе и водку. Во многих случаях арестованным предоставлялась возможность отбывать наказание вместе со своими женами».
Эта информация вызвала в аудитории веселый смех, а Молотов, почти позавидовав «жертвам сталинских репрессий», бросил реплику: «Мы так не сидели раньше». Но Ежов усиливал пикантность сказанного подробностями бытописания жизни заключенных в советских «застенках»: «Так, И.Н. Смирнов отбывал наказание вместе со своей женой Короб. Даже романы завязывались там в изоляторе. Такой роман завязался у одного эсера с Рогачевой – это сестра Николаева, убийцы Кирова. Они обратились за разрешением жениться в секретно-политический отдел к т. Молчанову. Им разрешили, их свели в одну камеру, у них родился ребенок и до последних месяцев они жили вместе».
Такой вольницы, пожалуй, нет даже в современных российских политизоляторах. Но Ежов усиливал интригу: «Как я уже говорил, (в политизоляторах) разрешали передавать спиртные напитки. Этим, например, очень широко пользовался И.Н. Смирнов, который регулярно выпивал чарочку водки. А вот что пишут после обследования Суздальского изолятора: «Камеры большие и светлые, с цветами на окнах. Есть семейные комнаты… ( Читает.)…ежедневные прогулки заключенных мужчин и женщин по 3 часа».
К сожалению, история не сохранила цитат, прочитанных Ежовым по ходу выступления. Но уже то, что содержание этих текстов тоже вызвало смех и восклицание Берии: «Дом отдыха!», – свидетельствует, что положение заключенных не выглядело трагическим, как это любят изображать «либеральная» пропаганда и сочинители душещипательных «мемуаров» о ГУЛАГе. Более того, говоря современным сленгом, «зона» оказалась под своеобразным прессингом и психологическим давлением со стороны лиц, отбывавших наказание. Ежов продолжал: «Однако… эти условия никак не удовлетворяли заключенных, и они систематически обращались с требованиями « облегчения невыносимого режима».