Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты
Шрифт:
Поучительно будет разобраться в том, как именно работала система поощрения. Обычно от каждого предприятия требовалось, чтобы оно выполняло установленный для него производственный план (впрочем, эти планы регулярно пересматривались и менялись). Начиная с 1930-х годов работникам выплачивалась премия в том случае, если плановых показателей удавалось достичь. Премиальные могли быть значительными, для инженеров и руководителей они могли доходить до 37 % от оклада. Но введение подобных бонусов не стимулировало технологические инновации, а как раз наоборот. Во-первых, отвлечение ресурсов предприятия от выполнения текущего задания на обновление технологий грозило невыполнением плана — и, соответственно, невыплатой бонусов. Во-вторых (и это еще важнее), плановые показатели на текущий год обычно устанавливались в процентах от достигнутого в прошлом году. В результате предприятие было сильнейшим образом заинтересовано в том, чтобы ни в коем случае
Даже когда с помощью премий и других стимулов удавалось мотивировать работников, возникали другие проблемы. Центральное планирование было негодным заменителем того, что великий экономист XVIII века Адам Смит назвал «невидимой рукой рынка». Когда план задавался в тоннах стального листа, этот лист прокатывался слишком толстым (и тяжелым). Если план был сформулирован в квадратных метрах стального листа, то этот лист, соответственно, прокатывался слишком тонким, однако в обоих случаях план формально был выполнен. То же самое относилось, например, к люстрам: если в плане значилось, сколько тонн люстр должно произвести предприятие, их делали такими тяжелыми, что они едва могли удержаться на потолке.
К 1940-м годам лидеры Советского Союза, в отличие от поклонников социализма на Западе, уже хорошо понимали, к каким последствиям приводит отсутствие стимулов у работников. Однако советские руководители действовали так, как будто это были технические проблемы, которые и решить можно чисто техническими методами. Например, вместо выплаты премий за выполнение плана они разрешили предприятиям оставлять часть прибыли у себя и затем самостоятельно распределять ее среди работников. Но «мотивация прибылью» работала ничуть не лучше, чем простая выплата премиальных. Дело в том, что система цен, которая использовалась в том числе и для расчета прибыли, была почти никак не связана с реальной ценностью технологий и инноваций.
В отличие от ситуации в рыночной экономике, цены в Советском Союзе устанавливались государством и были мало связаны с реальной стоимостью товаров и услуг. Для точечного поощрения инноваций в самых важных областях в СССР в 1946 году была даже учреждена специальная система премий и наград именно за технологические достижения. Не позднее 1948 года был установлен порядок, согласно которому рационализатор должен был получать денежное вознаграждение за свое изобретение, однако премии были слишком маленькими и никак не коррелировали с реальной ценностью инновации. Лишь в 1956 году принцип назначения этих премий был изменен и они стали пропорциональны ценности конкретной инновации с точки зрения роста производительности. Однако поскольку производительность вычислялась на основе тех же государственных цен, система стимулов вновь оказалась весьма неэффективной. Примеры этой неэффективности можно перечислять долго. Приведем лишь один характерный пример: поскольку премиальный фонд не мог превышать определенной доли общего фонда заработной платы, никакого стимула снижать этот последний, то есть сокращать численность персонала, у предприятий не было.
Внимание к различным системам управления и схемам поощрения маскировало фундаментальные внутренние пороки системы. Пока вся власть была сосредоточена в руках Коммунистической партии, невозможно было изменить базовые стимулы для работников, какая бы система премирования не использовалась.
При этом с момента прихода к власти коммунисты пользовались не только пряником, но и кнутом, причем кнут применялся часто и охотно. Но производительность труда не помогло увеличить и это. Целая серия законов устанавливала уголовную ответственность для любого, кто мог быть заподозрен в недобросовестности. Например, закон, принятый в июне 1940 года, объявил уголовным преступлением отсутствие на рабочем месте (или даже просто перекур) в течение более чем 20 минут. Это «преступление» каралось усиленными исправительно-трудовыми работами на том же предприятии сроком до шести месяцев со снижением зарплаты до 25 %. Подобные наказания не просто вводились за все возможные проступки, но и действительно применялись с ужасающей регулярностью. В 1940–1955 годах 36 миллионов человек, примерно треть взрослого населения СССР, были обвинены в подобных преступлениях. Из них примерно 15 миллионов оказались в тюрьме и около 250 тысяч были расстреляны. Таким образом, за нарушения трудового законодательства тюремному заключению подвергался примерно 1 миллион человек в год, и эта цифра не включает 2,5 миллиона сосланных Сталиным в Сибирь за весь
Но не помогало даже это. Можно насильно отправить кого-то на фабрику, но нельзя угрозами заставить работника мыслить и порождать новые идеи. Принуждение могло способствовать росту производства сахара на Барбадосе и Ямайке, но не могло компенсировать отсутствие стимулов к труду в промышленности СССР.
Невозможность создания эффективных стимулов в централизованной экономике, управляемой Госпланом, была связана не с тем, что схемы поощрения были организованы неправильно. Сама система, нацеленная на экстрактивный рост, сопротивлялась повышению собственной эффективности. Приказ вышестоящего начальника мог помочь в решении элементарных экономических проблем. Но для того, чтобы пойти дальше, чтобы рост стал устойчивым, требовалось, чтобы люди начали реализовывать свой талант и выдвигать неординарные идеи — а именно этого советская система допустить не могла. Лидерам Советского Союза пришлось бы отказаться от экстрактивных экономических институтов, которые они построили, но это угрожало их неограниченной политической власти. И действительно, едва Михаил Горбачев начал попытки уйти от чисто экстрактивных экономических институтов в 1987 году, власть Коммунистической партии обрушилась, а вскоре рухнул и Советский Союз.
СССР удалось достичь высоких темпов экономического роста даже в условиях экстрактивных институтов потому, что большевикам удалось выстроить сильное, централизованное государство и использовать его для перераспределения ресурсов в пользу промышленности. Но как это всегда бывает с ростом, основанным на работе экстрактивных институтов, он не был связан с техническим прогрессом, а потому не мог стать устойчивым. Однажды замедлившись, он быстро сошел на нет. Тем не менее этот пример позволяет нам лучше понять, как экстрактивные институты могут — пусть недолго — способствовать высокой экономической активности.
На протяжении истории большинство народов управлялись экстрактивными институтами, и если с их помощью удавалось достичь минимального уровня законности и порядка, за этим часто следовал пусть неустойчивый, но экономический рост. Многие точки поворота в истории как раз приводили к тому, что одна из боровшихся за власть групп одерживала победу над соперниками, укрепляла и развивала экстрактивные институты и добивалась на какое-то время повышения темпов экономического роста. В дальнейшем в этой главе мы обсудим природу институциональных инноваций, которые позволяют укрепить централизованное государство и дать импульс росту экономики. Затем мы рассмотрим пример неолитической революции, которая обеспечила переход человечества к сельскому хозяйству и легла в основу современной мировой цивилизации. В последней части главы мы проанализируем закат городов-государств майя, чтобы еще раз увидеть, почему экстрактивный рост не бывает устойчивым и почему это связано не только с отсутствием технического прогресса, но и с неизбежной (и часто сопряженной с насилием) борьбой различных групп за контроль над извлекаемыми из экономики ресурсами.
На берегах Касаи
Касаи — один из самых больших притоков Конго. Исток реки расположен в Анголе, далее она течет на север и впадает в Конго к северо-востоку от Киншасы, столицы современной Демократической Республики Конго. В целом ДРК — бедная страна, и все же между этническими группами, населяющими ее, всегда существовали значительные различия в материальном благосостоянии. Касаи как раз разделяет две такие разные группы. Вскоре после того, как река пересекает границу Конго, на ее западном берегу появляются поселения народа леле, тогда как на восточном берегу обосновались бушонги (см. карту 6, стр. 85). Казалось бы, большой разницы в доходах между ними существовать не должно, ведь их разделяет всего лишь река, которую легко пересечь на лодке. Обе народности имеют общее происхождение и родственные языки. Объекты их материальной культуры — дома, одежда, ремесленные изделия — также похожи по стилю.
Тем не менее, когда антрополог Мэри Дуглас и историк Ян Вансина начали изучать две эти группы в 1950-х годах, они обнаружили громадные различия. Дуглас писала:
«Леле бедны, а бушонги богаты… Все, что есть у леле, есть и у бушонгов, только в гораздо больших количествах; все, что умеют делать леле, бушонги умеют делать еще лучше».
На самом деле найти объяснение этой разницы несложно. Важное различие между леле и бушонгами напоминает различие между регионами Перу, затронутыми и не затронутыми митой Потоси, и состоит в том, что леле вели натуральное хозяйство, а бушонги производили товары на продажу. Дуглас и Вансина также обратили внимание на то, что леле пользуются более отсталыми технологиями. Например, у них не было охотничьих сетей, хотя сети резко упрощают поимку добычи. Дуглас пишет: «Отсутствие сетей согласуется с общим нежеланием леле тратить время и усилия на производство оружия и орудий производства».