Почему я не христианин (сборник)
Шрифт:
Этот индивидуализм достигает кульминации в учении о бессмертии индивидуальной души, которая в зависимости от обстоятельств обречена испытывать или бесконечное блаженство, или бесконечное страдание. Если, например, вы умерли сразу после того, как священник окропил вас водой, произнося при этом определенные слова, то вы обретете вечное блаженство; если же после долгой и добродетельной жизни в вас ударила молния как раз в тот миг, когда вы ругались нехорошими словами, оборвав шнурок на ботинке, то вы обретете вечные мучения. Не скажу, что в это верит современный протестант и даже современный католик, не получивший адекватного знакомства с богословием, но такова общепризнанная доктрина, в которую еще недавно твердо верили. Испанцы в Мексике и Перу имели обыкновение крестить индейских младенцев и тут же вышибать им мозги – тогда они могли быть уверены, что эти младенцы попадут в рай. Ни один ортодоксальный христианин не найдет логического обоснования для того, чтобы осудить подобные действия, хотя сегодня все их осуждают. Христианская версия учения о личном бессмертии имела великое множество самых катастрофических последствий для морали, а метафизическое разделение души и тела привело к катастрофическим последствиям для философии.
Источники нетерпимости
Одной из наиболее любопытных черт христианства является нетерпимость, распространившаяся в мире с его появлением. Думаю, оно связано
52
Имеется в виду Фрэнсис Рассел, маркиз Тэвисток, отец которого был 4-м герцогом Бедфордом (а 5-м герцогом стал сын Ф. Рассела, тоже Фрэнсис).
Учение о свободе воли
Отношение христиан к естественному закону всегда было неопределенным и до странности неустойчивым. С одной стороны, существовало учение о свободе воли, в которую верило подавляющее большинство христиан. Согласно этому учению, поступки людей никоим образом не подвластны естественному закону. С другой стороны, особенно в XVIII–XIX веках, существовала вера в Бога-законодателя и в естественный закон как в одно из главных свидетельств существования Творца. В более позднее время возражения против власти закона в пользу свободы воли стали играть большую роль, чем вера в естественный закон как в свидетельство существования Бога-законодателя. Материалисты использовали законы физики, чтобы показать (или попытаться показать), что движения человеческого тела обусловлены механическими причинами; соответственно, все, что мы делаем, когда говорим, и любое изменение положения тела обусловлены отнюдь не свободой воли. Будь иначе, наши желания не имели бы почти никакой ценности. Если необходимые для поступков телесные движения вызываются исключительно физическими причинами, то, когда человек пишет поэму или совершает убийство, было бы полным абсурдом воздвигать ему памятник в первом случае или отправлять на виселицу во втором. Возможно, в некоторых метафизических системах для свободы воли остается некая сугубо умозрительная сфера, но, поскольку передать эту мысль другим возможно лишь с помощью телесного движения, сфера свободы не может быть предметом общения и лишена какого-либо общественного значения.
Опять-таки, на христиан значительно повлияла теория эволюции – конечно, речь о тех, кто эту теорию принял. Они увидели, что человеку нельзя приписывать притязания, совершенно отличные от притязаний других форм жизни. Чтобы защитить свободу воли человека, христиане возражали против любой попытки объяснить поведение живой материи с помощью физических и химических законов. Позиция Декарта, заключавшаяся в том, что низшие животные являются автоматами, более не встречает одобрения у либеральных теологов. Доктрина непрерывности заставляет их сделать еще один шаг и признать, что даже мертвая материя не управляется жесткими и неизменными законами. Они, кажется, не замечают того факта, что, отменив царство права, придется отменить также и возможность чудес, поскольку чудеса – это действия Бога, которые нарушают законы, управляющие ходом повседневных явлений. Можно, однако, вообразить себе современного либерального теолога, который глубокомысленно утверждает, что все сотворенное есть чудо, а потому ему больше незачем цепляться за отдельные события в поисках особых свидетельств божественного вмешательства.
Под влиянием подобной реакции на естественный закон некоторые христианские апологеты ухватились за последние теории строения атома, которые будто показывают, что физические законы, в которые мы до сих пор верили, применимы лишь к большому количеству атомов, тогда как отдельный электрон ведет себя, как ему вздумается. На мой взгляд, это лишь промежуточная фаза исследований, и физики со временем обнаружат законы, управляющие микроявлениями, хотя эти законы могут весьма значительно отличаться от законов традиционной физики. Как бы то ни было, стоит отметить, что современные учения о микроявлениях не имеют никакого практического значения. Наблюдаемые движения, да и все движения, которые что-либо значат для кого бы то ни было, включают столь большое число атомов, что вполне соответствуют старым законам. Чтобы написать поэму или совершить убийство (если вернуться к нашей предыдущей
Соответственно, вопрос о свободе воли остается в прежнем состоянии. Что бы ни выдумывали в этом отношении метафизики, совершенно ясно, что на практике в свободу воли никто не верит. Всегда считалось, что возможно работать над характером, и всегда признавалось, что алкоголь и опиум определенным образом влияют на поведение. Поборники свободной воли считают, что усилием воли можно избежать опьянения, но даже они не станут утверждать, что в пьяном виде можно выговорить слова «британская конституция» столь же четко, как и в трезвом виде. Каждый, кто хоть немного занимался с детьми, знает, что правильная диета важнее для воспитания в них добродетели, чем самая красноречивая проповедь. Единственным практическим результатом учения о свободе воли является то, что оно не позволяет людям выводить из подобных тривиальных фактов правильные заключения. Когда поступки какого-нибудь человека нас раздражают, мы считаем его порочным и отказываемся признавать, что раздражающее нас поведение является результатом предшествующих событий, которые, если рассуждать последовательно, восходят к тому времени, когда этот человек еще не родился, то есть событий, за которые он не может нести никакой мыслимой ответственности.
Никто не станет обращаться, например, с автомашиной так глупо, как обращаются с другими людьми. Если автомобиль не трогается с места, смешно было бы приписывать это его греховности и говорить: «Ты погрязшая в пороках машина, и я не дам тебе бензина до тех пор, пока ты не исправишься». Надо найти поломку и устранить ее. А вот аналогичный подход к людям, как считается, противоречит положениям нашей святой религии. Причем это касается даже обращения с малыми детьми. Многие дети имеют дурные привычки, которые закрепляются наказанием, хотя, вероятно, они исчезли бы сами собой, если бы на них не обращали внимания. Тем не менее, няньки, за очень редкими исключениями, считают правильным наказывать, хотя рискуют вызвать тем самым неврастению. Если ребенок становится нервным, в суде это обстоятельство объясняют воздействием дурной привычки, а не наказания. (Я имею в виду недавнее разбирательство о случае непристойности в штате Нью-Йорк.)
Реформы в сфере образования в немалой степени были связаны с исследованиями поведения безумных и слабоумных детей, поскольку такие дети никак не могли нести моральной ответственности за свои ошибки; посему отношение к ним в большей степени опиралось на научный подход, чем отношение к нормальным детям. До недавнего времени считалось, что, если мальчик не может выучить уроки, его следует лечить от лени палкой или ремнем. Подобный подход почти исчез из сферы воспитания детей, но продолжает существовать в уголовном праве. Очевидно, что человека, склонного к преступлениям, нужно остановить, но останавливать также требуется и человека, заболевшего бешенством и желающего кусать людей, хотя никто не считает его морально ответственным. Человек, заболевший чумой, должен быть изолирован, пока не излечится, хотя никто не считает его порочным. То же самое следует проделать с человеком, страдающим от склонности к мошенничеству, хотя в данном случае вины тут не больше, чем в предыдущем. Чтобы это понять, нужен всего лишь здравый смысл, хотя против такой формы здравого смысла выступают христианская этика и метафизика.
Чтобы судить о моральном влиянии на общество того или иного института, мы должны учесть, какое стремление воплощает этот институт и в какой мере он способствует воздействию этого устремления на общество. Иногда такое стремление вполне очевидно, иногда оно скрыто. Альпинистский клуб, например, воплощает стремление к приключениям, а научное общество олицетворяет стремление к знаниям. Семья как институт олицетворяет заботу и родительские чувства; футбольный клуб и политическая партия воплощают стремление к соперничеству. Однако два крупнейших социальных института – церковь и государство – более сложны по своей психологической мотивации. Разумеется, первейшей задачей государства является защита граждан от преступников и внешних врагов. Тут просматривается преемственность с поведением детей, которые норовят держаться вместе, когда напуганы, и искать взрослого, который дал бы им ощущение безопасности. У института церкви более сложное происхождение. Наиболее важным источником религии, несомненно, является страх; это можно видеть и сейчас, когда все, что вызывает беспокойство, способно повернуть мысли людей к божественному. Войны, эпидемии, кораблекрушения – все это может сделать людей религиозными. Религия, однако, взывает не только к страху, но и к нашему человеческому самоуважению. Если считать христианство истиной, то люди не такие уж жалкие червяки, какими кажутся; они интересуют Творца мироздания, который берет на себя труд радоваться их хорошему поведению и досадовать на плохое. Это великая честь. Мы и не подумали бы изучать муравейник, чтобы выяснить, какие из муравьев выполняют свой муравьиный долг, и нам, конечно, не пришло бы в голову вытаскивать недобросовестных муравьев и бросать их в костер. Если Бог делает это для нас, данный факт подчеркивает нашу значимость, и еще приятнее, когда Господь вознаграждает доброе дело вечным счастьем на небесах. Кроме того, существует одна относительно новая идея о том, что космическая эволюция задумана, чтобы принести нечто вроде того, что мы называем «добром», то есть нечто, дарующее нам удовольствие. Опять-таки, лестно предположить, что мирозданием управляет существо, разделяющее наши вкусы и предрассудки.
Идея праведности
Третьим психологическим импульсом, воплощенным в религии, является тот, что привел к появлению концепции праведности. Известно, что многие свободомыслящие люди относятся к этой концепции с величайшим уважением и считают нужным ее сохранить, несмотря на упадок догматической религии. Я не могу в этом с ними согласиться. Как мне представляется, психологический анализ идеи праведности показывает, что она коренится в нежелательных страстях, и ей не следовало бы давать imprimatur [53] разума. Праведность и неправедность нужно рассматривать вместе; невозможно выделять одно, не выделяя также и другое. Итак, что же такое «неправедность» на практике? На практике это такое поведение, которое не нравится окружающим. Называя его неправедным и выстраивая вокруг этой концепции сложную этическую систему, сообщество оправдывает себя наказанием тех, кого оно невзлюбило. В то же время, поскольку сообщество праведно по определению, оно утверждает чувство собственного достоинства в тот самый миг, когда высвобождает свое стремление к жестокости. Такова психология линчевания и других способов наказания преступников. Таким образом, сущность концепции праведности заключается в том, чтобы дать выход садизму, выдавая жестокость за справедливость.
53
Букв. «да печатается» (лат.), разрешение на печать текста от иерарха католической церкви; зд. одобрение.