Почему я не христианин (сборник)

Рассел Бертран

На это можно возразить, что, дескать, ваше объяснение праведности совершенно не относится к еврейским пророкам, которые, по вашим собственным словам, изобрели эту идею. Истина в этом возражении есть: праведность в устах еврейских пророков означала то, что одобрялось ими и богом Яхве. Тот же подход можно найти в Деяниях апостолов, которые начинают послание словами: «Ибо угодно Святому Духу и нам» [54] . Однако подобная уверенность во вкусах и мнениях Бога не может стать основой какого-либо института. В этом всегда заключалась серьезная проблема протестантизма: каждый новый пророк мог настаивать, что его откровение более подлинно, чем откровения предшественников, и в протестантском мировоззрении не было ничего, что могло бы доказать

несправедливость подобных утверждений. Вследствие этого протестантизм раскололся на бесчисленные, ослаблявшие друг друга секты, и есть основания полагать, что через сто лет единственным эффективным представителем христианской веры останется католицизм. В католической церкви еще встречается вдохновение, которое испытывали пророки, однако считается, что явления, которые выглядят как божественное вдохновение, могут быть инспирированы дьяволом и задачей церкви является их различать, подобно тому как эксперт должен отличить подлинного Леонардо от поддельного. Таким образом, откровение институциализируется и встраивается в структуру церкви. Очевидно, одновременно институциализируется и праведность. Праведность есть то, что одобряется церковью, а неправедность – то, что ею не одобряется. Следовательно, важной частью концепции праведности является оправдание антипатии в сообществе.

54

Деян. 15:28.

Итак, как представляется, три человеческих стремления, воплощенные в религии, – это страх, тщеславие и ненависть. Можно сказать, что цель религии в том и заключается, чтобы, направляя эти страсти по определенным каналам, придать им вид благопристойности. Поскольку именно эти страсти в общем и целом служат источником человеческих страданий, религия является силой зла, ибо позволяет людям безудержно им предаваться. Если бы не религия, люди могли бы, хотя бы в известной степени, их обуздывать.

В этом пункте я могу представить себе возражение, которое едва ли будет выдвинуто большинством правоверных христиан, но тем не менее заслуживает внимательного разбора. Нам могут сказать, что ненависть и страх являются неотъемлемыми чертами человека, люди всегда испытывали эти чувства и всегда будут их испытывать. Самое большее, что можно сделать с ненавистью и страхом, – это направить их по определенным каналам, где они оказываются менее пагубными. Христианский богослов мог бы заявить, что отношение церкви к ненависти и страху подобно отношению к осуждаемому ею половому импульсу. Она пытается обезвредить похоть, ограничив ее рамками брака. Словом, нам могут возразить, что раз уж ненависть – неизбежный удел человека, то лучше направить ее против тех, кто действительно опасен, и именно это и делает церковь с помощью концепции праведности.

На это утверждение можно ответить двояко, причем один ответ является сравнительно поверхностным, а другой доходит до самой сути. Поверхностный ответ сводится к тому, что церковная концепция праведности – не лучшая из возможных; фундаментальный же ответ состоит в том, что при наших нынешних познаниях в области психологии и при нынешних технологиях ненависть и страх могут быть устранены из человеческой жизни как таковые.

Начнем с первого ответа. Церковная концепция праведности нежелательна в социальном отношении по многим причинам – прежде всего и главным образом из-за того, что она принижает разум и науку. Изъян этот унаследован от евангелий. Христос велит, чтобы мы стали как малые дети, но малые дети не могут постигнуть дифференциального исчисления, принципов денежного обращения или современных методов борьбы с болезнями. По мнению церкви, приобретение таких познаний не входит в наши обязанности. Да, церковь больше не утверждает, что знание само по себе греховно, как утверждала в эпоху своего расцвета, но приобретение знаний является делом пусть не греховным, но все же опасным, ибо может привести к гордыне разума, а значит, к оспариванию христианской догмы. Возьмем, например, двух людей, из которых один искоренил желтую лихорадку на территории огромного региона в тропиках, но во время своих подвигов имел случайные связи с женщинами; другой же был ленив и бездеятелен, производил на свет по ребенку в год, пока

его жена не умерла от истощения, и столь дурно заботился о своих детях, что половина из них умерла, зато он никогда не имел недозволенных половых связей. Всякий добрый христианин обязан считать, что второй из этих людей добродетельнее первого. Разумеется, такая позиция является суеверием и совершенно противна разуму. Но все же в чем-то этот абсурд неотвратим – пока избежание греха считается важнее конкретных заслуг, пока отрицается важность знаний для реальной жизни.

Второе и более фундаментальное возражение против использования страха и ненависти в церковной практике состоит в том, что в наше время эти эмоции могут быть почти полностью устранены из человеческой природы с помощью реформ образования, экономики и политики. Основу должны составить реформы в сфере образования, ибо люди, испытывающие ненависть и страх, будут восхищаться этими эмоциями и захотят их увековечить, хотя это стремление будет, вероятно, бессознательным, как это имеет место у рядового христианина. Создать систему воспитания, нацеленную на устранение страха, совсем нетрудно. Необходимо только относиться к ребенку с добротой, создать ему такую обстановку, в которой можно проявлять инициативу без каких-либо печальных последствий, и оградить ребенка от контакта со взрослыми, одержимыми неразумными страхами – перед темнотой, мышами или социальной революцией. Ребенок не должен также подвергаться тяжким наказаниям, ему не надо угрожать и чересчур строго выговаривать. Несколько сложнее избавить детей от ненависти. Для этого нужно тщательно избегать ситуаций, возбуждающих чувство зависти, всячески поддерживая справедливость в отношениях между детьми. Ребенок должен ощущать теплое чувство любви со стороны по крайней мере некоторых из тех взрослых, с которыми ему приходится иметь дело; не следует мешать проявлению его естественной активности и любознательности, за исключением тех случаев, когда возникает опасность для его жизни или здоровья. В особенности не должно быть табу на знания о сексе или на обсуждение проблем, которые консервативные люди считают неприличными. Если с самого начала соблюдать эти простые правила, ребенок вырастет бесстрашным и дружелюбным человеком.

Но когда воспитанное таким образом юное существо вступит во взрослую жизнь, оно окунется в мир, полный несправедливости, жестокости и ненужных страданий. Несправедливость, жестокость и страдания, существующие в современном мире, являются наследием прошлого и имеют своим предельным источником экономические причины, поскольку в былые времена беспощадная борьба за средства к существованию была неизбежна.

В нашу эпоху она уже не является неизбежной. При нынешних методах производства мы при желании можем обеспечить каждому человеку приемлемое существование. Мы также могли бы стабилизировать численность населения, если бы не политическое влияние церквей, которые ставят войны, эпидемии и голод выше контрацепции. Мир располагает знаниями, способными обеспечить всеобщее счастье, но главным препятствием для использования этих знаний является религиозное учение. Религия не позволяет нашим детям получать рациональное образование; религия препятствует нам в устранении коренных причин войны; религия запрещает нам проповедовать этику научного сотрудничества вместо старых и жестоких доктрин греха и наказания. Возможно, человечество уже стоит на пороге золотого века, но если это так, то сначала необходимо убить дракона, охраняющего вход, и дракон этот – религия.

3. Есть ли жизнь после смерти?

Эта работа впервые была опубликована в 1936 году в книге под названием «Загадки жизни и смерти». Статья епископа Барнса, на которую ссылается Рассел, появилась в той же книге.

Прежде чем всерьез обсуждать вопрос о том, продолжаем ли мы существовать после смерти, следует выяснить, в каком смысле человек является той же самой личностью, какой был вчера. Философы считали, что есть определенные субстанции – душа и тело, и каждая из них непрерывно существует изо дня в день; что душа, будучи сотворенной, продолжает существовать вечно, тогда как тело временно прекращает свое существование по причине смерти до тех пор, пока не происходит воскресение.

Конец ознакомительного фрагмента.