Почему я стал фантастом...
Шрифт:
ФРЕДЕРИК ПОЛ (США)
Я увлекся научной фантастикой, и начал сам ее писать в таком юном возрасте, что сейчас я, право, не помню, чем это было вызвано. Но верность научной фантастике я сохранил на всю жизнь, и, думаю, причина здесь в ее уникальной способности давать людям совершенно четкое представление о будущих последствиях того, что все мы делаем сегодня.
Большинство людей, особенно те, кто живет в добившихся относительного процветания странах, испытывает перед будущим сильный страх. Они видят в нем какую-то угрозу себе, несчастье, которое они не в силах предотвратить и о котором поэтому не хотят думать. Вот почему у автоматики и счетно-решающих устройств так много противников;
Однако в научно-фантастических произведениях можно исследовать многочисленные возможные варианты будущего. Фантасты понимают, что автоматизация, например, может лишить часть людей работы, но зато эти люди получат какое-нибудь более благодарное занятие. Опасность атомной войны велика и грозна, но фантасты видят и другое: если удастся этой опасности избежать, человечество может впервые в истории обрести действительно прочный мир, направить все средства, поглощаемые гонкой вооружений, на другие цели, и тогда исчезнут страх и недовольство, которые сейчас владеют нами.
Писатели-фантасты и их читатели знают то, что предстоит узнать всему миру: будущее — это не лавина, которая погребет нас; мы можем устроить будущее согласно нашим потребностям. Вплоть до последнего времени люди боролись с окружающим их миром; теперь эта борьба угасла, и наши единственные враги — это мы сами; так что если 2000 год окажется плохим годом, винить нам будет некого, кроме самих себя.
Каждый писатель-фантаст выражает эти идеи своими средствами. Боюсь, мои рассказы кажутся сардоническими, подчас мрачными. Но мне кажется, что я лучше выполняю свою задачу, когда стремлюсь не предсказывать, каким было бы будущее, если бы мы вели себя разумно и достойно, а предупреждать, что случится, если мы не будем себя так вести. Из всех заглавий написанных мною книг наиболее точным я считаю «Обвинение против завтрашнего дня».
В действительности я настроен отнюдь не мрачно; я убежден, что человек способен постигать уроки, и в конечном счете выучится вести себя правильно. Я не надеюсь застать приход Утопии, но верю, что еще при моей жизни настанет время, когда сами тревоги наши изменятся, когда, по выражению Герберта Уэллса, нам «не нужно будет больше страдать, как страдают животные, и мы сможем изведать страдания, достойные человека».
РЭЙ БРЭДБЕРИ [2] (США)
2
В ответ на вопрос нашей анкеты писатель Рэй Брэдбери прислал свое интервью американскому журналу «Шоу», которое мы и публикуем с некоторыми сокращениями.
Корреспондент. Научная фантастика прошла большой путь от «Войны миров» Герберта Уэллса и эпохи чудищ Франкенштейна [3] до сложной и весьма плодотворной формулы, какой она пользуется сегодня. Каковы различия между книгами Уэллса и, скажем, Вашими произведениями?
Брэдбери. Прежде чем ответить на этот вопрос, мне придется, видимо, указать на то, что он неверно поставлен. Никакой плодотворной формулы, по которой пишется научная фантастика, да и вообще всякая литература, не существует. Любой писатель, сочиняющий по формуле, отворачивается от самого себя и не создаст ничего, как бы он ни был талантлив и справедлив в своих суждениях о действительности. Настоящий писатель пишет потому, что испытывает потребность, необходимость, жажду писать, потому что литература пробуждает в нем высшую радость, страсть, наслаждение, восторг — назовите это, как хотите. Он живет, во всяком случае должен жить, своей страстью, а страсть несовместима с формулами. Человеку, который захватывает с собой в постель руководство по половой жизни, лучше поскорее подняться, ибо у него получится лишь уродливое извращение. Писать — это все равно что жить. А формулы грозят извратить любой естественный процесс. Лучшую научную фантастику создают в конечном счете те, кто чем-то недоволен в нашем обществе и выражает свое возмущение немедленно и яростно.
3
Имеются в виду герои фильмов по мотивам одноименного романа Мэри Шелли.
Вот хороший пример — мой рассказ «Пешеход». Когда я отправлялся
Что касается Уэллса, то я до сих пор отношусь к нему, как к старшему родственнику. Есть, конечно, и различия, но в смысле моральном мы все еще храним память о том винограднике, который сообща обрабатывали под заботливым присмотром нашего деда Жюля Верна. Мне придется перечитать Уэллса, чтобы указать наиболее значительные несоответствия между его книгами и моими. К сожалению, я не перечитывал его уже лет двадцать. Зато Жюля Верна я в последние четыре года читал много и понял, что в жилах моих течет кровь точно той же группы, как и его кровь.
Корреспондент. Считаете ли Вы себя и других современных фантастов моралистами?
Брэдбери. О себе могу сказать, что я безусловно и прежде всего моралист, поскольку с каждой новой созданной нами машиной вновь и вновь возникают моральные проблемы. По мере того как новое изобретение заполняет мир, требуются новые законы, контролирующие его приложение. К самим машинам понятие морали не относится, но иногда способ, каким они созданы, и сила, в них заключающаяся, вызывают у людей поглупение или умопомешательство и пробуждают зло. Среди самых либеральных людей нашего времени есть такие, что становягся демонически безжалостными, едва сядут за руль автомобиля. Среди величайших консерваторов — такие, что стоит им нажать на стартер, и они делаются безудержными разрушителями и в неистовстве своем несут смерть. Как-то в Лос-Анжелесе, в Институте искусств, я попросил конструкторов придумать автомобиль, который не побуждал бы людей демонстрировать свою удаль всякий раз, как они оказываются на месте для водителя. Как заставить человека не использовать маниакальную энергию, заключенную в спортивной машине? Вот где точка пересечения морали и конструкции, металла и человеческого умения, вот где все это сходится, сталкивается и часто ведет к разрушению. Не исключено, что нам следует понизить мощность глушителя или увеличить вибрацию — пусть людям кажется, что они делают восемьдесят миль в час, хотя скорость не будет превышать сорока. Проблема остается нерешенной. Мы должны решить ее. Архитектура точно так же имеет отношение не только к строительству, но и к морали. Дома будущего должны стать такими, чтобы люди, пользуясь ими, чувствовали себя людьми, а не затравленными животными. Вот где материал для хорошей фантастики…
Что касается других писателей-фантастов, мне кажется, что моральные проблемы для них тоже неизбежны; эти проблемы возникают, едва у изобретателя мелькнет первая мысль о будущей машине. Задолго до того, как паровоз пересек прерию и добрался до западного побережья, любой писатель, дай он себе труд подумать об этом хотя бы час, мог бы предугадать все последствия такого события для человека. Из десяти современных фантастов в девяти вы различите моралиста.
Корреспондент. Но почему для выражения этих проблем нужна именно фантастика?
Брэдбери. Потому что фантастика дает хорошую возможность, пользуясь, подобно стенографии, символическими обозначениями, писать непосредственно о наших больших проблемах. Лондонские туманы, многополосные шоссе, автомобили, атомные бомбы — словом, очень многое, что отравляет людям жизнь, коренится в избытке машин и неумении широко мыслить при их использовании. Научная фантастика и учит мыслить, а значит, принимать решения, выявлять альтернативы и закладывать основы будущего прогресса.
Корреспондент. Кто Ваш любимый писатель-фантаст и почему?
Брэдбери. Жюль Верн, ибо он был одним из первых и до сих пор остался одним из лучших. Этот писатель обладал воображением, моральным чувством и отличным юмором; каждая его новая страница вдохновляет. Читая его, гордишься, что ты — человек. Он испытывает человечество тестами, он предлагает ему взмывать в воздух, ухватившись за шнурки собственных ботинок. Он уважает старомодную добродетель — умение трудиться. Ценит пытливый ум, зоркий глаз и ловкую руку. Вознаграждает за хорошо сделанную работу. В общем, он восхитителен, и его романы не утратят ценности, пока из мальчишек нужно будет воспитывать доброжелательных, славных, полных энтузиазма мужчин. В наш век, который пустил на ветер унаследованное богатство идеалов, Жюль Верн, человек другого столетия, зовет преследовать более достойные цели и предупреждает людей, что нужно думать не столько о своих отношениях с богом, сколько об отношениях с другими людьми. И было бы очень хорошо, если бы сегодня отыскалось побольше писателей, похожих на него.