Почему языки такие разные. Популярная лингвистика
Шрифт:
Когда видовая форма не имеет возможности выражать свое основное значение, ей приходится как-то менять свое значение, приспосабливаясь к конкретному глаголу. Так происходит и с перфектом. У глагола „знать“ нет результата, так что, когда мы употребляем его в перфекте, нам приходится „подгонять“ значение перфекта к этому глаголу, — например, считать, что „знать“ — это в каком-то смысле одновременно и ситуация, и ее результат, так что I've known можно понять и как „Я знаю <сейчас, до сих пор> — в результате того, что я знал это раньше“. Интересно, что по-русски мы иногда выражаемся очень похожим образом: Я всегда это знал — не правда ли, это значит и то, что я знаю это до сих пор? Нечто похожее происходит в русском языке
Я уже прочитал эту книгу — или:
Я уже читал эту книгу, —
в обоих случаях мы понимаем, что книга уже прочитана, то есть результат достигнут. Получается, что в этом случае несовершенный вид уже не может выражать свое „идеальное“ значение незаконченности, и различие между формами совершенного и несовершенного вида как бы вынужденно меняется, становится более сложным. Кстати, не так просто определить, во что это различие превращается. Даже нам, говорящим по-русски, и то не сразу ясно, какая разница между Я уже читал и Я уже прочитал. Но всё же разница здесь есть. Когда человек говорит Я уже прочитал, это значит, что известно, что он начал читать и уже какое-то время читал книгу; утверждается, что чтение закончено». Когда человек говорит Я уже читал, его собеседнику заранее ничего не известно — неизвестно (да и не важно), начинал он читать или нет.
Чтобы это стало яснее, рассмотрим такую ситуацию. Вы вдвоем с приятелем читаете эту книгу — переворачивая страницу за страницей. Прежде чем один из вас перевернет страницу, он, естественно, спрашивает у другого:
Прочитал?
В этом случае как-то нелепо будет выглядеть вопрос:
Ты читал?
Ведь и так ясно, что ваш собеседник читает, нужно узнать только одно — насколько далеко он продвинулся в своем чтении. И наоборот, если вы показываете приятелю какую-то новую (по крайней мере, новую для вас) книгу, то совершенно естественно сказать при этом:
А это у меня «Дочь Монтесумы». Читал?
Ваш приятель скажет, что он не читал, и вы дадите ему почитать. Через некоторое время, встретив его, вы поинтересуетесь уже по-другому:
Ну как «Дочь Монтесумы?» Прочитал?
Сказать читал здесь будет уже неуместно. Таким образом, всякий раз форма типа прочитал заставляла нас проникать внутрь ситуации и разбираться в ее внутренней структуре глубже, чем форма типа читал. Вот какое неожиданное и сложное различие может быть связано с русскими видами. И, добавим, различие очень редкое. Французский язык, например, не сможет различить эти две ситуации, француз в обоих случаях скажет одинаково: J'ai lu, что будет означать и «Я читал», и «Я прочитал». Даже в соседних славянских языках могут возникать трудности с переводом этих двух русских предложений.
Поэтому и считается, что вид — одна из самых главных трудностей при изучении иностранного языка, и ошибок, например, при употреблении русского вида даже самому искушенному в русском языке иностранцу избежать очень трудно.
9. Наклонение
До сих пор мы говорили о том, как
Пошел дождь, —
это мы описали реальное событие. Совсем другое дело — сказать что-то вроде:
Эх, пошел бы дождь!
В этом случае дождя нет, но мы хотим, чтобы он был, и наше желание в предложении специальным образом выражено. Категорию, которая «помогла» нам это сделать, древние грамматики называли модус, то есть «способ» «думать о ситуации:», «отношение» «говорящего к ситуации>. На русский язык это слово было переведено как наклонение — то, как говорящий склонен (или, как в старину говорили, наклонен) представлять себе ситуацию, что он о ней думает. А что он может думать?
Например, может ничего не думать. Это нейтральное, „никакое“ — или, как его называют в грамматиках, изъявительное наклонение. Это самое скромное наклонение просто описывает реальное событие — и больше ничего.
Может оказаться, что событие, о котором идет речь, на самом деле не имеет отношения к реальности; говорящий может только предполагать, что оно когда-нибудь произойдет:
Если бы ночью светило солнце, а зимой распускались цветы…
Это ирреальное наклонение; в нашем русском примере оно выражено частицей бы, которая сочетается с формами прошедшего времени глаголов (в этом случае, конечно, они уже не имеют прямого отношения к идее прошлого).
Предположив существование какого-нибудь нереального события, мы можем рассуждать дальше: что произойдет при таком условии? Во многих языках нам для этого понадобится особое условное наклонение:
Если бы Кролик Был покрупнее, Если бы Тигра Был посмирнее, Глупые игры Нашего Тигры Кролика бы Не смущали нисколько…В русском языке, как легко видеть, способ выражения ирреального и условного наклонений совпадает: это всё та же частица бы. Но, например, во французском языке мы должны будем во втором случае употребить форму особого условного наклонения, которое называется кондиционалис (а по-французски — conditionnel).
Но может быть и так, что сейчас события нет, а говорящий хочет, чтобы оно произошло. Что говорящему делать? Вообще-то, у него есть два пути. Он может „просто“ хотеть — так сказать, пассивно; в крайнем случае, он может сообщить об этом своем желании вслух:
О, если бы кто-нибудь принес мне аленький цветочек…;
Ах, хорошо бы сейчас искупаться в Черном море!
Это тоже будет (точнее, может быть) особое наклонение — оно называется оптатив. В русском языке, правда, такого особого наклонения нет — русский язык и тут не отказался от своей любимой частицы бы. Зато полноценный оптатив имелся в древнегреческом языке и в санскрите.
Другой вариант — говорящий хочет активно, то есть не только хочет и сообщает об этом, но и пытается одновременно заставить (или уговорить) кого-то исполнить его желание: