Почтальон всегда звонит дважды. Двойная страховка. Серенада. Растратчик. Бабочка. Рассказы

Кейн Джеймс М.

— На заднем сиденье.

— Он пил?

Она отвела глаза в сторону, вздохнула и, чуть всхлипнув, спросила:

— Я должна отвечать на ваш вопрос?

— Вы можете не отвечать, если не хотите.

— Я не хочу отвечать.

— Ладно. Расскажите своими словами, что случилось.

— Я вела машину. Там длинный подъем, и мотор перегрелся. Муж сказал, чтобы я остановилась и дала ему остыть.

— Как сильно он перегрелся?

— За сто двадцать градусов.

— Продолжайте.

— Когда мы начали спускаться, я заглушила мотор, но внизу он

все равно был перегрет, так что перед следующим подъемом мы остановились. Стояли минут десять. Потом снова тронулись. Не понимаю, что случилось. Я набрала слишком большую скорость и не могла затормозить, переключила на вторую передачу, а мужчины разговаривали между собой, и, видимо, из-за этого резкого переключения… короче, я вдруг почувствовала, как одна сторона машины проваливается. Я крикнула, чтобы они выскакивали, но было уже поздно. Я почувствовала, как машина переворачивается, а потом уже только помню, как выбиралась наружу, а потом стояла наверху, на дороге.

Коронер снова повернулся ко мне:

— В чем вы нас тут пытаетесь убедить? Хотите защитить эту женщину?

— Я не заметил, чтобы она защищала меня.

Присяжные вышли и вернулись с решением, что Ник Пападакис погиб в результате автомобильной катастрофы на дороге в Малибу-Лейк, вызванной целиком или частично халатностью с моей стороны или со стороны Коры, и постановили, чтобы мы были подвергнуты аресту до заседания Большого жюри.

В ту ночь у меня в больнице дежурил другой полицейский, и на следующее утро он сказал мне, что на меня придет взглянуть мистер Саккет, так чтобы я вел себя прилично. Я не слишком испугался, но все же побрился у больничного парикмахера, и тот меня облагородил, как сумел. Я знал, кто такой Саккет. Это был окружной прокурор. Он явился только в половине одиннадцатого, полицейский вышел наружу и оставил нас одних. Это был здоровенный тип, плешивый, с благородными манерами.

— Ну что? Как дела?

— Все хорошо. Мне немного досталось, но это пройдет.

— Как сказал тот тип, что выпал из самолета, полет был просто сказка, только приземление жестковато.

— Именно так.

— Послушайте, Чемберс, вы не обязаны говорить со мной, если не хотите, но я пришел к вам отчасти потому, что мой опыт показывает, что откровенный разговор может избавить от множества неприятностей, а иногда и открыть путь к разумной защите, и в любом случае, как говорит один мой коллега, после этого, так или иначе, мы лучше понимаем друг друга.

— Ну ясно, господин прокурор. Что вы хотите знать?

Я постарался, чтобы это звучало достаточно цинично, и он надолго уставился на меня.

— Допустим, начнем сначала.

— Об этой поездке?

— Именно. Я хочу знать о ней все.

Он встал и начал расхаживать по комнате. У самой моей постели были расположены двери, и я их резко распахнул. Полицейский в другом конце коридора любезничал с сестрой.

Саккет рассмеялся:

— Ну что вы, никаких диктофонов здесь нет. Их вообще не используют, разве что в кино.

Я оскалился в глуповатой улыбке. Я добился от него того, чего и хотел. Попробовал на нем простейший трюк, и он попался.

— Ну вот, господин прокурор. Конечно, ничего хорошего все равно бы не получилось, как мне теперь кажется. Ну ладно, начнем по порядку, и я расскажу вам, как все было. Я, конечно, влип, я знаю, но думаю, что если я буду лгать, то мне это все равно не поможет.

— Это разумный подход, Чемберс.

Я рассказал ему, как ушел от грека, и как снова наткнулся на него на улице, и как он звал меня назад, и как пригласил меня в эту поездку в Санта-Барбару вместе с ними, чтобы обсудить все возможности. Я рассказал ему, как мы загрузили машину вином, и как выехали, и что я был за рулём.

Тут он меня прервал:

— Значит, вы вели машину.

— А что, господин прокурор?

— Как вы себе это представляете, Чемберс?

— Дело в том, что я слышал ее слова при опознании и слышал, что говорили полицейские. Знаю, где меня нашли. Так что я прекрасно знаю, кто был за рулем. Она. Но раз я должен рассказать все, что помню, то должен сказать, что вел машину я. Я коронеру ни в чем не солгал, господин прокурор. Мне все еще кажется, что машину вел я.

— Вы лгали, что не были пьяны.

— Это факт. Я был одуревшим от выпивки, и от наркоза, и от лекарств, и лгал, это точно. Но теперь я в порядке, и у меня хватит ума понять, что выручить меня если что и может, то только правда. Ясно, что я был пьян. Залил глаза под завязку. И единственное, о чем я мог думать, так это о том, что нельзя сознаваться, что я был пьян, так как я вел машину, и узнай они, что я был пьян, мне конец.

— Вы собираетесь сказать это присяжным?

— Придется, господин прокурор. Но я все еще не понимаю, как за рулем оказалась она. Ведь выезжал из дому я. Это точно. Я даже помню, что там стоял какой-то парень и смеялся надо мной. Так как же получилось, что машину вела она, когда мы рухнули вниз?

— Вы проехали всего несколько метров.

— Вы хотите сказать, несколько миль?

— Я говорю, несколько метров. Потом вас за рулем сменила она.

— Боже, я, наверно, отключился.

— Ну, это одна из немногих вещей, которым присяжные наверняка поверят. Это выглядит так убедительно, как обычно выглядит правда. Да, этому они поверят.

Он сидел там и разглядывал свои ногти, а я чуть не рассмеялся. Я даже обрадовался, когда он продолжил свои вопросы, и я смог переключиться на что-то другое, удивляясь, как легко я его провел.

— Когда вы начали работать на Пападакиса, Чемберс?

— Прошлой зимой.

— Как долго вы у него оставались?

— Я ушел месяц назад. Может, шесть недель.

— Вы работали у него полгода?

— Пожалуй, так.

— А что вы делали до того?

— По-разному. Странствовал по свету.

— Ездили на попутных? В товарных поездах? Подрабатывали на еду и все прочее?

— Да, сэр.

Он открыл чемоданчик, выложил на стол пачку бумаг и начал в них копаться:

— Вы были когда-нибудь во Фриско?