Почти ко(с)мические истории
Шрифт:
В сорок пять лет Александра Николаевна окончательно решила для себя, что любовь – это непостижимая тайна, которая не принадлежит этому миру, но жить без которой невозможно. Она развелась с мужем, оставила работу в музее и уехала куда-то, навсегда исчезнув из нашего поля зрения.
Голос
Однажды утром товарищ Веревкин проснулся как обычно в 7 утра, повернулся с левого бока на правый и увидел мирно посапывающую рядом с ним необъятную жену Ниночку. Он легонько толкнул ее в надежде, что она тут же проснется, встанет, запахнет полы своего парусообразного халата и быстрым шагом
Ниночка любила поспать и подобного рода телодвижений не осуществляла, по крайней мере, последние лет пятнадцать. Но почему-то именно сегодня Веревкину очень захотелось, чтобы его окружили прежней заботой, вниманием и, как бы дерзко это ни прозвучало, даже любовью. Чуда не произошло, Ниночка была отгорожена от мира мощной броней жировых отложений и робкого прикосновения мужа даже не почувствовала.
Веревкин перевернулся на спину, полежал в таком положении пару минут, пытаясь понять причину внезапно охватившего его беспокойства, и вдруг явственно услышал голос, раздавшийся откуда-то из глубин его мозга: «Товарищ Веревкин, ваше поведение просто недопустимо»!
Веревкин, проверенный временем и товарищами ответственный партийный работник, член Партбюро завода режущих инструментов, воспринял голос как откровение свыше. Просто потому, что тембр и интонация голоса были очень похожи на голос товарища Покрышкина – первого секретаря горкома партии. Из тех же глубин донеслась еще одна не менее грозная фраза, произнесенная тем же голосом: «Предлагаю объявить товарищу Веревкину строгий выговор с занесением в личное дело».
Как будто небеса разверзлись над головой проверенного партийного работника, и он вспомнил все. Вспомнил, что сегодня ночью ему приснился самый страшный кошмар из всех когда-либо снившихся за те 50 лет, в течение которых он пребывал на этом свете.
Прежде всего, вспомнился очень длинный стол, стоявший в центре огромного зала с высокими потолками и странной лепниной на стенах и тянувшийся от одной стены к другой. Стол был покрыт кумачовым полотном, на котором красовалась нелепая вышивка в виде ромашек, скачущих кузнечиков и мирно порхающих бабочек. Вдоль стола с одной его стороны сидели незнакомые люди с недовольными лицами, одетые в ночные пижамы. Создавалось впечатление, что их только что подняли с постели и из всего своего гардероба они успели нацепить только зеленые галстуки и белые перчатки.
В зале горел очень яркий, ослепляющий свет. Веревкин даже на несколько мгновений зажмурил глаза. Когда он их снова открыл, то разглядел в центре стола товарища Покрышкина и даже немного успокоился. Однако первый секретарь выглядел, мягко говоря, странно. Он был одет в любимый Ниночкин розовый халат, под которым явственно вырисовывался массивный женский бюст. Волосы были накручены на бигуди, а на губах блестела помада отвратительного фиолетового цвета.
«Товарищи, – громогласно произнес первый секретарь горкома, – на повестке сегодняшнего заседания стоит один вопрос – недопустимое поведение нашего товарища по партии». Веревкин оглянулся вокруг и увидел, что он стоит у стены, словно Мальчиш-Кибальчиш перед расстрелом, и кроме него и сидящих за столом членов Президиума в зале никого нет.
А между тем голос, многократно усиливаемый акустикой огромного помещения, продолжал произносить свою обличительную речь: «Я говорю о товарище Веревкине, много лет скрывавшем от нас свою истинную сущность. Однако вчера из надежного источника в горком
В рядах Президиума пронесся возмущенный гул, однако товарищ Покрышкин поднял руку в знак того, что он еще не закончил. «Считаю, что поведение товарища Веревкина недопустимо, предлагаю объявить ему строгий выговор с занесением в личное дело и поставить перед обкомом вопрос об исключении из партии». При этом он с силой ударил кулаком по столу, вскочил на ноги, а из его фиолетового рта медленно выползла черная с белыми пятнами змея. Члены Президиума захлопали затянутыми в белые перчатки ладонями и стали бросать одобрительные реплики в адрес оратора.
На какое-то мгновение Веревкин потерял сознание, а потом обнаружил себя уже лежащим на полу с завязанными сзади руками. По его лицу ползла змея, и он ничего не мог сделать, чтобы избавиться от нее. Из самых недр его существа раздался истошный и нечленораздельный крик, настолько сильный, что кошмар, переносить который не было больше никакой возможности, оборвался.
Веревкин обвел комнату испуганным взглядом в поисках змеи, не обнаружил ее и почему-то заплакал. Он сам не мог понять причину своих слез, потому что не мог разгадать замысловатую аллегорию своего сна. Может быть, ему стало очень обидно за незаслуженно предъявленное обвинение или ужасно стыдно за тот облик, в котором он увидел своего старшего и очень авторитетного товарища. Но почему-то именно сейчас он вдруг остро почувствовал, что уже никогда не сможет вернуть свою прежнюю любовь к жене, потому что когда-то променял ее на преданность партии.
Эволюция
– Я очень голоден. Мое нутро не дает мне права на покой или хотя бы небольшую передышку. Я залег в кустах, прижавшись брюхом к земле, и наблюдаю, как моя жертва мирно пьет воду из ручья. У меня нет права на ошибку, и я знаю, что не допущу ее. Совсем скоро я буду нежиться в лучах заходящего солнца, наблюдая, как мои детеныши жадно раздирают еще не окрепшими, но уже очень острыми когтями и зубами мягкую и сочную плоть. Мое нутро будет довольно.
– Я – шаман Кыштебей из рода Чонор Алтай-кижи – шаман в 15 поколении. Мой дед был самым сильным шаманом в предгорьях Алтая. К нему обращались за помощью люди из самых дальних улусов, и он никому не отказывал. Говорят, что он мог излечивать от самых тяжелых болезней и воскрешал умерших в течение 3 дней после смерти.
Завтра в новолуние состоится великое жертвоприношение нашему верховному божеству – могущественному Ульгеню. Я отправлю ему самую дорогую жертву – необъезженную лошадь светлой масти. Я поставлю ее головой на восток, привяжу к каждой ноге по веревке, а на спину положу толстую, тяжелую жердь. Мои помощники будут растягивать ноги в разные стороны, а я буду придавливать жердь к земле, пока не сломаю спину. Я знаю, что чем дольше лошадь будет биться в мучениях, тем более желанной будет эта жертва для Ульгеня.