Почти вся жизнь
Шрифт:
— Плен? Я не был взят в плен. Я перешел на вашу сторону добровольно.
— Чем вы можете это доказать?
— Я шел к вам, — повторил немец. — Шел без оружия, руки вверх. — Он поднял руки, как бы показывая, как он шел, но покачнулся и чуть не упал.
— Вы больны, ранены?
— Нет, я… я хочу есть. — И поднял на Абатурова безумные голодные глаза.
Абатуров снял с полки миску с холодной кашей и дал немцу. Тот, схватив миску и не спрашивая ложки, стал пальцами хватать кашу, шумно глотая и облизывая пальцы.
— Что же, вас голод пригнал? — продолжал допрос Лобовиков.
— И голод. Да.
— Почему? Разве в Грачах нет запасов еды?
— Нет.
— Но ваше командование не собирается капитулировать, наоборот — оно ежедневно пытается вырваться.
— Это попытки отчаяния, — заговорил немец. После еды голос его окреп. — Положение гарнизона безнадежное. Как только начнете штурм, мы будем принуждены сдаться… Или нас всех истребят. Я это предвидел и, понимая наше положение, решил избежать такого конца. Вот почему я здесь. Меня отправят в тыл?
— Торопитесь, — сказал Абатуров. — Разве Грачи не ждут помощи с юга?
— Помощи? — переспросил немец. — Помощи? — Он засмеялся неприятным, отрывистым смехом, от которого желтое лицо его чуть покраснело. — Нас давно предоставили собственным силам.
— Откуда вы это знаете? — живо спросил Лобовиков.
— О!.. Комендант обратился к нам с приказом, там все сказано.
— На что же надеется ваш комендант?
— Комендант в этом приказе, — охотно рассказывал немец, — призывает прорываться энергичнее.
— Но ведь уже были попытки.
— Да, три. Но четвертая будет энергичнее. Гарнизон прорвется.
Абатуров жестом остановил Лобовикова.
— Обязательно прорвется? — спросил он.
— Это не я так думаю, — сказал немец и насупился. — Если бы я так думал, я бы сейчас сидел в своей траншее, а не здесь.
— Так думает комендант? — Немец молчал. — Что говорят офицеры?
— Офицеры говорят, — немец прямо смотрел в глаза Абатурову, — если до завтра не будет штурма, — прорвемся, несмотря ни на какие жертвы. — Абатуров тоже смотрел немцу прямо в глаза. Немец снова засмеялся: — Ну, меня это не касается. Я уже не жертва.
— По-моему, все, — сказал Абатуров Лобовикову.
— Разреши-ка мне, я еще спрошу. Русские в Грачах есть? Или вы их всех…
Абатуров заметил, как на лице перебежчика появилось выражение тупого равнодушия.
— Русские женщины и дети есть, — сказал он, — но я слышал от офицеров, что всех русских перебьют завтра, перед тем как будут прорываться.
Лобовиков встал, ругаясь и проклиная гитлеровцев. Абатуров молчал.
— Как фамилия автоматчика, что за немцем шел? — спросил наконец Абатуров Лобовикова. — Что за человек?
— Осокин его фамилия, — отвечал Лобовиков, — комсорг третьей роты. Я за него ручаюсь.
Абатуров подошел к двери и крикнул автоматчика:
— Товарищ Осокин, заберите
— Ясно, товарищ капитан, — ответил Осокин.
Оставшись один на один с Лобовиковым, Абатуров спросил:
— Твое мнение?
— Рассуждая логически, немец как немец. Ни во что он не верит — ни в бога, ни в фюрера и, во всяком случае, не ждет чуда, которое могло бы спасти Грачи. То, что он говорит, похоже на правду: помощи не ждут, будут прорываться. Но… Но ни единому слову этого фашиста я не верю, — неожиданно закончил Лобовиков.
— Не веришь? — переспросил Абатуров.
— Не верю и не верю… И не давать им вырваться! — крикнул Лобовиков.
— Да мы и не дадим им вырваться, — сказал Абатуров спокойно. — Мы овладеем Грачами, возьмем их штурмом. Только мы будем штурмовать Грачи, когда мы этого захотим.
— Разумеется, — подтвердил Лобовиков, не понимая многозначительного тона Абатурова.
— Так вот. Прежде всего требую выполнить мой приказ и достать «языка».
— А сейчас что же? — удивился Лобовиков. — Не «языка» мы с тобой допрашивали?
— Это перебежчик, а мне нужен пленный, — холодно сказал Абатуров. — Поручаю тебе, Григорий Иванович: подбери людей, тяжелым дивизионом навались на немецкую траншею, на тот участок, где перебежчика взяли, затем бросок — полвзвода я разрешаю — и чтобы «язык» был здесь, у меня… Через два часа.
Через два часа после допроса перебежчика перед Абатуровым стоял пленный немец, и взводный рассказывал, как было дело.
— Все больше мертвяки, один пулеметчик живой. Его и взяли.
— Воинский документ на имя ефрейтора Фердинанда Гольца, — заметил Лобовиков, роясь в вещах, отобранных у пленного. — Все остальное — барахло и ни к чему. Это вы и есть Фердинанд Гольц? — спросил он пленного.
— Я — Фердинанд Гольц, — сказал пленный. Заложив руки за спину, он угрюмо горбился, взгляд его был испуганным. Но черты лиса были не так заострены, как у перебежчика, а цвет лица не был таким желтым.
— Номер части?
Пленный отвечал без запинки.
Абатуров и Лобовиков переглянулись.
— Есть хотите? — спросил Абатуров.
Пленный смотрел на него исподлобья. Видно было, что он недоумевал. Недоверие и жадность боролись в нем.
— Да. Хочу есть, — сказал он наконец.
Абатуров наполнил миску кашей и дал ее в руки немцу. Пленный взял миску и нерешительно взглянул на Абатурова.
— Что, ложку? — спросил Абатуров.
— Если разрешите…
И снова в его глазах Абатуров увидел недоверие. Он дал ему ложку, и пленный, прижав миску к груди и еще ниже опустив голову, стал есть.
— В гарнизоне голод? — спросил Абатуров.
— Нормы сокращены.
— Я спрашиваю — голод? Отвечайте правду. У нас есть данные о вашем положении в Грачах. Врать бесполезно.