Почти вся жизнь
Шрифт:
К вечеру четвертого дня немецкого наступления дивизия еще удерживала овраг, и в дивизии было немало людей, считавших, что поскольку немцы не добились успеха за эти четыре дня, то есть не захватили поселка и железной дороги, то и в дальнейшем они ничего не добьются. Виноградов не разделял этого взгляда.
Суть дела, по мнению Виноградова, заключалась в том, что немецкий таран еще продолжал действовать. Продолжал действовать, несмотря на ошибки фашистского командования.
— Несмотря на ошибки, несмотря на ошибки… — сказал Виноградов
«Несмотря на ошибки… — думал Виноградов, оставшись один. — Несмотря на ошибки…»
Он повторял эту фразу, словно уцепившись за что-то очень важное, что может дать новый ход его мыслям, но получалось только одно: несмотря на ошибки, которые допустили фашисты, они продолжают яростно наступать. Виноградов с силой постучал кулаком по лбу, как будто хотел помочь рождению новой мысли.
— Может, найдется какой кусочек красной материи? — услышал он голос в соседней комнате.
«О чем это они? А, это Кочуров, председатель Совета. У них уже дважды флаг сбивали, а они все новый ставят».
Какие же это были ошибки? Во-первых, немцы штурмовали виноградовскую дивизию, зная, что эта дивизия участвовала во многих боях, и посчитав ее за «слабое звено». Во-вторых, немцы решили, что отход дивизии за овраг есть отступление и, следовательно, наилучший момент, чтобы покончить с ней, и ввели в бой резервы. Нельзя сказать, что вражеский таран действует, несмотря на ошибки фашистского командования. Если фашистский таран еще действует, то он действует только благодаря этим ошибкам.
Значит, ошибки фашистов были вынужденными? Они вынуждены были ударить по дивизии, иначе Виноградов окреп бы настолько, что сам бы ударил по фашистам, они вынуждены были ввести в бой резервы, чтобы укрепить свой таран. Они непременно совершат новую ошибку, если мы вынудим их к этому.
— Начальника штаба ко мне! Быстро! — крикнул Виноградов.
Он объяснил Короткову свой план, затем, вырвав листок из блокнота, черкнул несколько слов и дал его Короткову:
— Майору Бобычеву. Проследишь за исполнением.
К исходу четвертого дня боев части дивизии получили приказ Виноградова отойти еще немного. Командный пункт командира дивизии был соответственно с этим перенесен в новый блиндаж.
— Товарищ генерал, — говорил адъютант, беспокоясь о Виноградове, — очень прошу вас спуститься вниз.
Виноградов молча покачал головой. Он стоял у входа в блиндаж, накинув на плечи шинель. Командиры подбегали к нему и коротко рапортовали о благополучном движении и об устройстве подразделений на новом месте.
— Хорошо, — каждому из них говорил Виноградов. — Можете идти. — Его сосредоточенное лицо, освещенное белой ночью, было ясно видно.
Один из командиров добавил:
— Интересно, товарищ генерал, мы уже здесь, а немцы все еще по оврагу колотят. — И он засмеялся, довольный, что так незаметно отвел свой батальон.
— Хорошо, хорошо, —
Немцы действительно еще некоторое время били по прежним целям, затем разом все смолкло. Виноградов стоял не двигаясь, как вросший в землю. Пролетел немецкий самолет и сбросил осветительную бомбу.
Медленная судорога пробежала по земле, и сразу же вслед за ней земля застонала, во многих местах поднятая на воздух враждебной силой.
Виноградов вынул платок из кармана и вытер испарину с лица. С того момента, как он понял, что немцы будут вынуждены, чтобы не ослабить своего тарана, совершить новую ошибку, он находился в состоянии напряженного ожидания. Теперь, убедившись, что немцы совершили эту новую ошибку и бросили последние резервы, Виноградов стал думать о разгроме врага.
Как летом на севере немеркнущий свет изменяет обычное представление о дне и ночи, так война изменила обычную жизнь человека, не оставив ему безопасных минут. Но с каждым новым оборотом войны Виноградов чувствовал, что приближается решительная минута; решительным мгновением было бы правильнее назвать то, что должно было наступить.
— Товарищ генерал, — сказал адъютант, выходя из блиндажа. — Вас к телефону…
— Что? — спросил Виноградов, по лицу адъютанта угадывая недоброе.
— Нет, вы сами, товарищ генерал, — сказал адъютант.
Виноградов спустился в блиндаж, взял трубку.
— Да ты врешь! — закричал он, ладонью стукнув по столу.
— Начальник штаба тяжело ранен, — повторил голос в телефонной трубке. — Тяжелое ранение, товарищ генерал.
Виноградов сел в машину с таким выражением лица, словно задохнулся в тот момент, когда узнал о ранении Короткова. Весь путь в рощу Фигурную, где находился медсанбат, он промолчал. Выйдя из машины, сразу увидел Нелевцеву, бежавшую ему навстречу.
— Жив? — спросил Виноградов.
— Да, но… — Она с трудом поспевала за Виноградовым. — Направо в палатке, товарищ генерал, — крикнула она ему вслед.
Виноградов медленно, словно колеблясь, приоткрыл тяжелую полотняную дверь, увидел Короткова, лежавшего на глубоко провисших под его телом носилках, и шагнул к нему. Нелевцева подала табуретку.
Коротков, накрытый белой простыней, лежал неподвижно, напряженно вытянувшись, и казался от этого длиннее и тоньше. Виноградов заметил его руки, лежавшие поверх простыни, и стиснутые кулаки.
В палатке, залитой ярким электрическим светом, шла послеоперационная суетня: сестры сбрасывали окровавленные бинты и марлю в большое эмалированное ведро, дезинфицировали инструменты и убирали их в стеклянный шкаф, накрывали чистой клеенкой столы, — но Виноградов видел только лицо Короткова.
Лицо еще живого Короткова говорило, что все уже кончено, и это было страшнее, чем смерть. Виноградов опустил голову.
В это время в палатку вошел запыленный и грязный связной:
— Товарищ генерал!..