Почтовый круг

Хайрюзов Валерий Николаевич

Подняли их в пять утра. Построили и повели в квадрат, обозначенное флажками место, где лежали уложенные парашюты.

Тихо на аэродроме. Застывший сонный купол неба, да нерастревоженный воздух, и ровная как стол, зеленая гладь аэродрома.

Покачиваясь под тяжестью парашюта, Сережка зашел в самолет. Сзади, отрезая путь, захлопнулась дверь. Загрохотал мотор, и самолет покатил к взлетной полосе.

Минут через пять после взлета загудела сирена, инструктор открыл дверь.

Сапрыкин стоял впереди. Сережка следом за ним, тыкаясь лбом в ранец

Федькиного парашюта. Под ногами, покачиваясь, гудел пол.

— Пошел! — крикнул инструктор, и Сапрыкин рухнул в бездну. Согнувшись, Сережка бросился за Федькой. Его рвануло и потащило куда-то вбок, мелькнул и тут же пропал хвост самолета. Вцепившись руками в запасной парашют, кувыркаясь и не понимая, что же ему делать дальше, он летел к земле. Но уже в следующую секунду его дернуло, над головой раздался мягкий хлопок. Поглядев вверх, увидел рассеченный пополам купол парашюта.

«Перехлест, — определил Сережка, — этого еще не хватало, нужно сдернуть стропу».

Он попытался подтянуть лямку и тут же с ужасом увидел, что догоняет другой парашют, который висел прямо под ним. В следующее мгновение ноги коснулись и утонули в пружинистой ткани. И тогда, догадываясь, что сейчас он погасит купол товарища, Сережка побежал к краю. Ноги скользили, проваливались в мягкую ткань. Купол его собственного парашюта гас, но он не замечал этого. Наконец-то он добрался до края парашюта и скользнул в бездну.

«Запасной нужно выпускать, запасной», — шаря по груди, думал Сережка. Но тут его снова тряхнуло, и он почувствовал, что падение замедлилось. Подняв голову, он увидел: Федька держит стропы его парашюта, который обмяк и свисал как обыкновенная тряпка.

— Серега, держись! — крикнул Федька. — Дойдем на одном.

Так и долетели до земли. Приземлились они на пашню, недалеко друг от друга. К ним бежали: впереди всех инструктор, а за ним Косачев, Светка.

— Ну, подняли панику, — собирая парашют, оказал Сережка.

Вечером Косачев отозвал Сережку за палатку.

— Ну как, будешь еще прыгать или домой поедем? — спросил он.

— Ничего, прыгнем еще раз. Первый блин комом, второй должен получиться.

— И охота тебе жизнь тряпке доверять? — протянул Косачев. — Все равно ведь на самолете парашютов не дают. Может, уедем, а?

— Да ты что, сдрейфил? — воскликнул Сережка. — Куда ехать? Светка и та прыгнула. А мы обратно. Нет, ты что-то не то говоришь. Будем прыгать.

30 июня, вечер

Сегодня вдруг вспомнил, как я попал в летное училище. Мы с Павлом тогда в кавалерии служили. Приехало как-то начальство, нас построили. Спрашивают, кто желает в авиацию, — два шага вперед. Видимо, считали, что между конем и самолетом большой разницы нет. Мы с Павлом переглянулись и вышли. Все просто, всего два шага. Был кавалеристом, стал летчиком, а вот теперь еще Робинзоном. Никудышным, правда. Для бывалого человека тайга, говорят, мать родная. Для нас — мачеха.

Сил уже почти нет.

XV. Медицинская комиссия

Комиссию проходили в аэропортовской поликлинике. Приехали с утра, сдали анализы, потом стали ходить по кабинетам. Раздетые по пояс, оглядывая друг друга, сидели в коридоре на стульях. Первым обычно шел Сапрыкин, за ним Сережка с Косачевым. Особенно боялись кабинета «Ухо, горло, нос», где крутили на кресле. Немало парней выходили оттуда бледными, невидящими глазами смотрели поверх голов и уходили в регистратуру забирать документы.

Но все обошлось. Жигунова посадили на стул, нагнули голову почти до самих коленей, покрутили немного, потом велели пройти и сесть на другой стул. Ничего страшного. Сережку это даже позабавило. На качелях они выделывали и не такое. Он так и сказал Косачеву, когда вышел из кабинета.

— Не дрейфь, забава для ребятишек.

Осталось пройти терапевта. Им сказали, чтоб пришли завтра, когда будут готовы анализы.

На другой день вышла осечка. Молоденькая врачиха измерила у Сережки давление, стала долго и внимательно слушать его. Она посмотрела анализы, покачала головой:

— Лечиться тебе, парень, надо, а ты в летчики собрался.

— Это я вчера мороженого наелся.

— Нет, это у тебя хроническое, видно, когда-то болезнь перенес. Шумы в сердце.

Окно в кабинете было открыто, из скверика пахло медуницей. Сережка почувствовал, как к горлу подкатил комок. Почему именно его? Он и не представлял, что из-за каких-то шумов в сердце может не пройти. Сердце никогда не подводило его, семнадцать лет он попросту не ощущал его.

— Тамара Михайловна, может, вы обследуете?

Сидевшая в глубине комнаты русоволосая женщина заглянула в Сережкину карту, наморщила лоб, пытаясь что-то вспомнить, посмотрела на него внимательно.

— Это ты Жигунов Сергей?

— Я.

— Боже ты мой! — выдохнула женщина. — Похож, ой как похож!

Сережка приподнял голову. Пусть охает, ахает, признает в нем кого угодно, лишь бы пропустила, подписала медицинскую карту.

— А ну, подойди ко мне.

Она уложила его на кушетку, стала внимательно слушать.

— Спортом, наверное, занимаешься? — спросила она.

— Ага. Легкой атлетикой и в футбол с ребятами играем.

— Мария Прокопьевна, — обратилась она к молоденькой врачихе, — я считаю, его можно пропустить. Это у него спортивные шумы. Ты посиди здесь, — сказала она Сережке. — Я сейчас на минуту выйду.

Тамара Михайловна взяла Сережкины документы, вышла из кабинета. Через минуту хлопнула дверь, в комнату впорхнула Светка.

— Мария Прокопьевна, а где мама?

— Сейчас придет.

Светка кивнула головой удивленному Сережке, подошла к окну, помахала кому-то рукой. Он привстал со стула, увидел на скамейке Сапрыкина — он уже прошел комиссию и ждал его. Вскоре вернулась Светкина мать.

— Все в порядке, — сказала она, подавая ему карту. — Можешь идти на заключение.