Почтовый круг
Шрифт:
— Я же говорил, — забубнил Огурцов. — Они же ни перед чем не остановятся. — Глаза у него округлились, стали походить на медные пуговицы, тусклым зеленоватым налетом в них ползал страх.
— Эх, жаль ружья нет, — вздохнул егерь. — Я бы их, как волков, сверху перещелкал.
— Ружье есть, да толку-то от этого. — Поротов длинно выругался.
В прошлом году на Таймыр завезли мускусных быков из Канады, выпустили в тундру. Через некоторое время появились волки. Охотовед, который летал с пилотами на отстрел, говорил, что волки для быков не самое страшное, основная опасность для них — браконьеры. «Было бы во что стрелять, а желающие найдутся. Ружья-то почти у каждого», — с горечью ронял охотовед.
Выстрел из кабины не был случайным. Эти люди в самом деле пострашней волков.
Из грузовой кабины поднялся Хлебников; он осматривал днище вертолета; лицо у него было хмурое, злое.
— Четыре пробоины, они картечью саданули, — доложил он, — вот смотри!
На ладони бортмеханика блеснули мятые свинцовые жилки, казалось, еще немного, и они вопьются в тело.
— В рамке компаса нашел, — объяснил Сергей.
— Сережа, слей в ведро бензин. Мы их сверху обольем, а потом из ракетницы, — сказал командир.
Сергей встретился взглядом с командиром, еще не до конца веря тому, что услышал.
— Давай побыстрей, а то уйдут. Лес рядом.
Хлебников спустился обратно в грузовую кабину, нашел ведро, слил в него бензин из бочки. Вдвоем с егерем они приоткрыли дверь, и, когда под вертолетом оказалась брезентовая крыша машины, Сережка вылил из нее бензин. Егерь тут же выстрелил из ракетницы. Между вертолетом и машиной, казалось, произошло короткое замыкание; ракета ударилась о брезент, отскочила в сторону. Машина вспыхнула как факел. Еще некоторое время она продолжала двигаться к спасательному лесу, он был недалеко, в какой-то сотне метров, но потом резко затормозила. Из нее, точно бешеные тараканы, врассыпную бросились люди. Впереди всех бежал Чирок, его длинную нескладную фигуру они узнали сразу же.
— Вот чудаки, — рассмеялся Поротов, — дальше тундры не убежите, а отвечать все равно придется.
Вертолет приземлился неподалеку. Хлебников снял бортовой огнетушитель, загасил пламя на машине.
В кабине нашли около сотни обрубленных ног оленей; валялись ружья, бутылки из-под водки. Пахло бензином, паленой шерстью.
— Камус добывали. Может быть, для нас, — шепотом, чтобы не услышал егерь, сказал Огурцов Сергею. — Придется невесте валенки носить.
— Такие унты мне не нужны, — буркнул Хлебников.
Не в силах больше оставаться около вездехода, он поднял огнетушитель и зашагал к вертолету.
Совсем неожиданно там, где невысокий лес узкой полоской сбегал в болото, Сергей увидел олененка. Отбившийся от стада олененок бестолково смотрел на вертолет, наверное, принимая его за большого оленя. Низкое солнце насквозь просвечивало его. Казалось, он вот-вот расплавится, сгорит бесследно. Но вот олененок вздрогнул, что-то напугало его. Как из катапульты, он взвился вверх и быстро, легко помчался по тундре.
Непредвиденная посадка [2]
Сегодня наш бортмеханик Николай Григорьевич Зверев, или проще дядя Коля, летит со мной в последний раз. Через два дня он, уходит на пенсию. На вылет дядя Коля пришел раньше обычного, в коридоре долго разговаривал с диспетчерами о зимней рыбалке, «бормаше», крючках, прежде чем отправился на стоянку.
На стартовом медпункте, который летчики называют между собой «будь здоров», врач посчитала мне пульс, осторожно, точно совершая ритуальный обряд, поставила на полетное задание штамп. Сверху — моя фамилия, чуть ниже — второго пилота Вадика Куликова, затем — штурмана Барабанова, бортмеханика дяди Коли и самая последняя — бортпроводницы Ольги Рыжиковой. Внизу номер рейса — сегодня мы летим в Якутск — и минимум метеорологических условий, при котором нам разрешаются полеты.
2
Восточно-Сибирское книжное издательство, 1979.
Подписав задание у диспетчера, мы втроем — штурман, я и второй пилот — пошли на стоянку. На улице было холодно, ветрено, через дорогу текла поземка. Из трубы котельной черными охапками срывался дым, рассыпался между аэродромными постройками.
Дядю Колю мы заметили издали. Едва мы подошли к самолету, он захлопнул створку, заспешил нам навстречу.
— Матчасть исправна, замечаний нет. Бортмеханик к полету готов, — проговорил скороговоркой.
Дядя Коля невелик ростом, глаза смотрят чудно: один вроде бы на меня, другой куда-то мимо — прищурился от ветра. На бортмеханике старая, видавшая виды собачья куртка, швы на рукавах потерлись, побелели, цигейковый воротник выцвел, порыжел от солнца. Мы обходим вокруг машины, делаем так называемый круг почета: самолет к полету готов. Дядя Коля достал очки, оглядел шариковую ручку, в которой замерзла паста, зыркнул на стоящего рядом шофера топливозаправщика, ожидавшего, когда ему выпишут требование на керосин, и мрачно пошутил:
— Вот долетался, даже паста вся кончилась. Как говорил мой дед: «Вроде бы недавно в бане парился, а уже три года прошло».
Дядя Коля грустно улыбнулся, подышал на шарик авторучки. Я протянул ему свою… Требование выписано, шофер захлопнул дверцу кабины, серый топливозаправщик тяжело двинулся с места.
— Может быть, еще полетаешь, дядя Коля, — тронул я бортмеханика за плечо.
Он рассмеялся и, как о давно решенном, сказал:
— Купил бы себе самолет, но не имею возможностей. Могу купить козу, но не хочу. Буду в огороде копаться, а то жена говорит: меня домовой не любит. Все время на аэродроме.
Это он точно сказал. Мы редко бываем дома. Весной и летом у людей, как и у птиц, начинается массовый перелет, только успевай перевози их, зимой — командировки на Север. Многие рейсы выполняются эстафетой: сутки летишь в одну сторону, сутки обратно. Среди летчиков нередко можно услышать: вот, мол, хорошо быть рабочим на заводе. Уходишь к восьми, а вечером в пять часов уже дома. Но, насколько я помню, еще никто из моих знакомых авиаторов не сменил профессию.
Из багажника выглянула бортпроводница Ольга Рыжикова, приветливо помахала нам рукой, а затем улыбнулась одному Вадику. Он поймал эту улыбку, смущенно потоптался на месте и направился к Ольге. Вадик летает со мной недавно, а познакомился я с ним два года назад при любопытных обстоятельствах.
Мы прилетели под Новый год в Ленск спецрейсом, привезли яблоки и елочные гирлянды. Там совсем некстати случилась задержка: аэропорты на трассе закрылись из-за снегопадов. Ожидая погоду, мы с дядей Колей сидели на метеостанции. Синоптик — пожилая якутка — сочувственно поглядывала на нас, время от времени ходила в радиобюро, приносила оттуда бланки и, как бы оправдываясь, читала:
— «В Киренске видимость тысяча, в Витиме снегопад, восемьсот…»
До Нового года оставалось десять часов. Где-то рядом беспрерывно звонили телефоны, люди приглашали друг друга в гости — праздничная суета выходила на последнюю прямую. В другой раз мы бы перенесли вылет на следующий день, но Новый год всегда хочется встретить дома. Мы сидели грустные, поглядывали на часы. Неожиданно взвизгнула дверь. В комнату ввалился молодой летчик. И куртка, и собачьи унты на нем были новехонькими — видимо, совсем недавно вылупился парень из курсантской одежды. Од повертел головой, определяя, кто же из нас старший, и робко спросил ломающимся баском: