Почтовый ящик
Шрифт:
После первого приказа должен был выйти второй, не мог не выйти. Уж больно резкие обороты употребляли авторы письма в ЦК. «Писателей» было семь человек. Трое покаялись и их простили. А про остальных появился приказ министра, в котором говорилось, что на предприятии проводится работа по тематике, которая уже представлена в других институтах, а посему в целях борьбы с параллелизмом (именно такое слово было в приказе) следующие подразделения перевести в другие институты. В приложении перечислялись подразделения, руководимые оставшимися нераскаявшимися авторами письма. Все понимали, что каждый сотрудник сам будет решать, переводится ему в другой институт или нет. В зависимости от квартиры, зарплаты, отношений с начальством, отношению к электричке и прочего. Но от четырех человек категорически решили избавиться. Среди них был
В соответствии с приказом готовился переезд. Новое место работы было в Москве, но близко к вокзалу, так что в этом плане приказ был продуман. Кроме того, говорили, что, учитывая приказной характер перевода, сократят рабочий день, включат в него время, которое люди будут проводить в электричках. Сотрудники лаборатории все были заодно. Усатого любили и, само собой разумеется, уходили в другой институт вместе с ним.
Делили столы, стулья, приборы. Отъезжающие определяли, что заберут с собой, что оставят. Остающиеся – что отдадут, что не отдадут отъезжающим. Суета, споры по пустякам. Длилось это долго. Первоначальная эйфория через месяц улеглась. Тут-то и пошла настоящая дележка. Руководство института додумалось, что ценные кадры можно не отпускать. Тем более что работы, близкие к завершению, передать в другой институт не удастся. Значит, кто-то их тут должен добивать. Усатый же и другие «писатели» за это время поняли, что не стоит брать с собой всех подряд. Началась мышиная возня. Сотрудников лаборатории вызывали по одному к начальству, мягко обсуждали ситуацию и предлагали остаться, обещая что-нибудь или ничего не обещая, в зависимости от рейтинга конкретного «ценного кадра». Козырем была дорога. Разница ведь огромная: десять минут пешком по лесу, или час с лишним в транспорте! Но ведь в рабочее время! Ну, это еще бабушка надвое сказала! И так далее, в том же духе.
Сереже предложили возглавить оставшиеся работы, стать начальником лаборатории. Он отказался из солидарности.
Кадрового приказа все не было. На предприятии на них уже смотрели как на чужих. Имущество было поделено. Новых заданий не поступало, по старым работам приходилось, конечно, что-то делать, но делали неохотно. Неопределенность положения расхолаживала. Принесли карты, приходили на работу и с утра садились за преферанс, почти в открытую. Усатый, довольный, что вся лаборатория идет за ним, глядел орлом, делал вид, что все так и должно быть, и громко возмущался, если партнер ходил не с той карты.
Но и это прошло. В карты играть перестали. Усатый съездил в Москву и привез задания на будущие работы, пока что неофициальные. Два дня начальник ни с кем не разговаривал, читал бумаги, потом позвал Сережу.
– Хватит дурака валять, – сказал Усатый, как будто это Сережа валял дурака, а сам он – нет. – Нужно смотреть на сложившееся положение трезво. Здесь придется кому-то оставаться и вести наши заказы. Причем так, чтобы не завалить, чтобы не говорили, что «безвременно ушедшие товарищи» много дерьма оставили.
Усатый замолчал и стал смотреть на Сережу, ожидая его реакции. Сережа ничего не стал отвечать. Ведь не советуется же с ним Усатый. Опять он затеял свою игру, а Сереже предлагается подыгрывать. Сережа почувствовал сильное желание избавиться наконец от этого человека, от его забот. Сережа ощутил прилив сил, радость от того, что сейчас ему будет предложено остаться, вдруг перестал понимать себя, почему несколько дней назад он без колебаний сказал начальству, что уйдет вместе с Усатым.
Не услышав ответа, Усатый продолжал.
– Служебные перемещения – это одно. Но я думаю, в первую очередь, о людях. Тебе, при твоем семействе, дальний путь на работу ни к чему. Второе, ты перспективный инженер, в твоем возрасте пора уже становиться начальником. Наконец, в твои руки я могу передать свои работы. Ты и сам не испортишь, и приедешь посоветоваться. Вот. Поэтому для пользы дела нужно, Сережа, нам с тобой, что называется расстаться, хотя для меня это и нелегко.
Сережа по-прежнему молчал. Раздражение не проходило. Неприятна была фальшь в рассказе начальника о том, как в нем борется личное и общественное. Неприятно, что начальник вновь хотел представить себя Сережиным благодетелем, неприятно это «что», все неприятно.
– Что молчишь? От радости в зобу дыханье сперло?
– От какой радости? Мне это и без вас предлагали… –
– Ну, так вот, – не обратив внимания на Сережины слова, продолжал Усатый. – При таком раскладе мы с тобой становимся конкурентами. Думаю, что одних и тех же людей я захочу забрать, а ты захочешь оставить. На моей стороне мой авторитет, а на твоей электричка.
– Знаете, что? Давайте, попозже поговорим, – перенес разговор Сережа. Нельзя было вести разговор в том раздражении против Усатого, в котором он находился. Шутка про электричку показалась унизительной. Да и вообще, дело серьезное, нужно все обдумать.
Лаборатория опять загудела, как осиный рой. Узнав, что можно никуда не уходить и остаться под Сережиным началом, многие сотрудники раздумали переводиться в Москву. Начальник топорщил усы и говорил, что электричка победила, но, чувствовалось, что это сильно его уело, и в глубине души он страдал.
Еще с месяц продолжалась беготня, потом последовал кадровый приказ, а еще через две недели и переезд.
Сережа стал и.о., исполняющим обязанности начальника. Чтобы стать настоящим начальником, ему нужно было пройти избрание по конкурсу и обсуждение на парткоме. В сложившейся ситуации конкурс был мероприятием чисто формальным, ведь других претендентов на это место не было. Конкурс объявили приказом директора, повесили приказ на доску и ждали положенного месяца, чтобы утвердить единственного кандидата. Но, как говорится, свято место не бывает пусто. Из министерства позвонил директору куратор их института и сказал, что его товарищ, начальник лаборатории, кандидат наук, оказался не у дел в своем институте. Попросил найти ему соответствующее местечко, учитывая возможные открывшиеся вакансии в связи с перемещением Петровичева. А ездить из Москвы этот товарищ согласен. Директор Арсен Степанович, решивший уже выдвигать Зуева, подумал, что неплохо иметь у себя министерского дружка, и пригласил претендента на беседу.
Претендент на Сережино место Владимир Иванович Егоров, полный мужчина пятидесяти трех лет, приехал в институт в семь часов вечера, так назначил ему директор. Из проходной позвонили в приемную директора, там разрешили, и Владимира Ивановича пропустили на территорию без всякого оформления и с портфелем. Лифты уже не работали, и Владимиру Ивановичу пришлось подниматься на пятый «директорский» этаж пешком. Он сильно запыхался и вспотел. Владимир Иванович подумал, что перед тем как идти в кабинет, нужно было бы передохнуть и обсохнуть. Но время было уже почти полвосьмого, не угадал он с электричками, да и от станции долго добирался, приехал впритык, даже с опозданием. Потом проходная, подъем по лестнице. Владимиру Ивановичу показалось неудобным и вредным для его назначения так сильно опаздывать, и он не решился тратить еще время на то, чтобы привести себя в порядок. Поэтому он сразу вошел в кабинет. Разговор с директором не сложился. Владимир Иванович пытался рассказать о своих научных достижениях и в доказательство вытянул из портфеля толстую пачку авторских свидетельств. Говорил, что всегда был у себя на предприятии «генератором идей», что коротко знаком со многими влиятельными людьми. Вел себя Егоров суетливо и глупо, потому что думал только о том, как он выглядит со стороны: не заметил ли директор лихорадочный румянец на лице, который ощущал сам Владимир Иванович, не видны ли капли пота на лбу. Кроме того, он все время боялся, что из носа потечет, а носовой платок он оставил в куртке в приемной.
Арсен Степанович вежливо расспрашивал Егорова о прохождении службы и о темах его изобретений, а сам думал: «Зачем он авторские приволок? «Генератор идей», говорит… Не сумасшедший ли он? Красный какой-то, потный. Может сердечник? Не будет от него толку, ни как от начальника лаборатории, ни как от министерской «лапы». Не возьму его. Не велика шишка – наш куратор, проглотит».
На следующий день, когда министерский чиновник позвонил узнать о результатах переговоров, директор самым искренним тоном сказал: «Он мне понравился. Но, понимаете, там, в лаборатории, средний возраст – тридцать пять лет. Они после работы каждый день в футбол играют, а в антенном зале девчонок щупают. А тут человек солидный, дорога на работу, наверное, займет часа три-четыре в оба конца… Не окажем ли мы человеку медвежью услугу, определив его на такое место». Куратор согласился с Арсеном Степановичем и через месяц пристроил Владимира Ивановича в другой институт.