Почтовый ящик
Шрифт:
Беспокойство за родителей всегда жило в Сережиной душе, хотя родителей-то уже и не было давно. Он всегда начинал разговор со знакомыми с этого вопроса, как самого естественного. Хотя, конечно, что может случиться с чужими родственниками, когда они тут, рядом, в часе езды. Ну, может быть, как у Миши, в двух с половиной часах. Не в Читинской же области, у черта на рогах. Вопрос дежурный, даже не вопрос, а так, «хау-ду-ю-ду?» Но Миша неожиданно заговорил.
– Да родители-то ничего, слава Богу. Отец даже на службу ходит иногда. Что-то там им платят, то за прошлый год, то, Бог знает, за какой. Пенсия, я подкидываю слегка, брат тоже…. На огород ездят. Отец увлекся сельским хозяйством, овощи выращивает по Миттлайдеру. Мама при нем. Нам еще хотят помочь, внуков, вот,
Спорят, надрываются, сколько людей сидело в лагерях при Сталине. Демократы говорят, что миллионы, коммунисты, что восемьсот тысяч. Если докажут, что «всего» восемьсот, то вроде бы и ничего страшного, немного в процентном отношении. К тому же большая часть из них сами виноваты: кто до командира дивизии дослужился, кто генетикой занимался или реактивное движение изучал, кто в командировку в Германию ездил, кто в деревне работников нанимал, кто крымский татарин и так далее. Эти заслужили свою долю, и их надо из восьмисот тысяч вычесть, так что в действительности невинно пострадавших еще меньше.
Какие же это злодейские рассуждения! Как жалко людей! Жалко тех, которые погибли. Жалко тех, которые годы провели в тюрьмах, в лагерях, в ссылке. И еще очень жалко остальных, почти что весь СССР, десятки миллионов человек, которые в течение десятков лет жили не так. Эти люди ни в каких списках не числятся, никто их не реабилитирует, и никто им жизнь не вернет.
Кто пострадал от потрясений, которые мучили Россию в конце двадцатого века? Члены Политбюро? Вкладчики МММ? Старик, который умер в очереди, желая поменять пятидесятирублевую купюру на такую же, но более позднего выпуска? Да, они. И еще почти вся Россия. Среди этих пострадавших, то есть с трудом применявшихся к новой жизни, есть большой отряд – работники оборонной промышленности.
Никто не может сказать, кто виноват в том, что умерла Анна Петровна, или выбросилась из окна Маня, или бедствуют тетя Шура с дядей Ваней. Ни в один список пострадавших их не включат. А ведь это настоящие жертвы, и таких, пострадавших от неумелого руководства страной, очень много, считай, вся Россия. Но за плохую жизнь простых людей, за бедствия «населения», никого не накажут, ведь даже по вопиющим случаям никого не сажают в тюрьму и увольняют с работы редко. А если и отправят в отставку негодяя, то этот отставник, не справившийся с государственной работой, ставший причиной бед многих людей, чуть ни на следующий день начинает говорить, какой он честный, как все правильно делал, жаль, не дали закончить. Говорит, что он не воровал, и крови у него на руках нет. И воровали, и кровь у них на руках есть, а хоть бы один покаялся! Люди слушают их вранье, кивают головами и говорят друг другу: «Вот раньше-то как хорошо было!» Никто ничего не помнит, на это государственные мужи и рассчитывают.
Глава 34
Источник жалкого существования сотрудников, зарплата, стал пересматриваться по несколько раз в год для всех работников. Перестал действовать прежний механизм «повышения».
В старые времена, при стабильных ценах, на предприятии один
Были еще аттестации, о которых вдруг вспоминали один раз в три или пять лет. Готовили характеристики с заключительной фразой «занимаемой должности соответствует». Обсуждали характеристики на собрании и кричали по поводу некоторых. Потом ждали под дверью, проходили аттестационную комиссию, получали рекомендацию.
Так когда-то, пока еще не придумали перевести защитников Петровичева, написавших письмо в ЦК, в другой институт, решили провалить их на аттестации, как не соответствующих занимаемым должностям. Готовили одну казнь, но решились на другую – вообще их убрать из института, поэтому аттестацию использовали просто как возможность поиздеваться на прощание. На аттестации Альберта Тарасовича, хорошенько поругав его, проголосовали поровну: сколько за соответствие, столько и против. По положению, такой результат голосования трактовался, как положительный. Но вместе с тем было ясно, что хоть и «соответствует», но не совсем.
Когда-то Сереже Зуеву написали при аттестации, что он не только соответствует должности старшего инженера, но и достоин выдвижения в ведущие. В течение ближайших двух лет остальных трех старших инженеров лаборатории, не получивших такой рекомендации, повысили до ведущего, а Сережа остался без повышения. Потому что те суетились, а рекомендованный Сережа нет. В какой-то момент Сережа возмутился этой несправедливостью, и тоже был повышен.
Нервов, бумаги и беготни, связанных с изменением жалованья, было много. Но всегда это был процесс индивидуальный, относящийся к конкретному человеку. Очень редко – групповой, когда, например, собирались уходить с предприятия сразу несколько человек, нужных для работы специалистов.
Устанавливались твердые оклады для каждой должности, потом отменялись и вводились «вилки». Старших инженеров переименовывали в инженеров первой категории, потом обратно в старшие. Разрешали повышать оклад инженерам без диплома, потом запрещали, а повышение их зарплаты проводили с помощью персональной надбавки. То есть давали оклад не 170 рублей в месяц, а 150+20. Все эти внешние пертурбации не изменяли внутреннего содержания процесса повышения: хорошо работай, долго протирай штаны или интригуй, иначе денег не прибавят. Зарплата работника, достигшего своего «потолка», не изменялась годами, даже десятилетиями.
В условиях сильной инфляции таинственный покров над повышением зарплаты и связанных с ним мероприятий был сорван. Если не изменять зарплату в течение нескольких месяцев, то работникам предприятия не хватит средств даже на скудное существование. Как только появлялась финансовая возможность, проводили всеобщее повышение на сколько-то процентов в среднем. Начальникам объясняли, что пересмотр окладов должен быть строго индивидуальным: хорошим работникам много, а плохим мало или вообще ничего, пусть уходят. Шумели, ругались, но прибавляли всем почти одинаково. Ведь все равно в результате получалось очень мало, только с голоду не умереть.
Такое положение никак не устраивало Сережу, наступившая крайняя бедность унижала его, била по самолюбию. Свою неспособность содержать семью на достойном уровне Сережа воспринимал болезненно.
Семья состояла теперь только из трех человек. Гена с ними уже не жил. Он окончил университет и работал в Москве в банке. Жил тоже в Москве, снимал квартиру около своего банка вместе с Олей. Говорили, что поженятся, как только накопят денег на шикарную свадьбу. Сначала в квартире без Гены казалось совсем пусто. Потом Сережа привык.