Под черным знаменем
Шрифт:
Его обласкали (прежде всего тот же Антонов-Овсеенко), и вот итог: недавний петлюровец получил звание советского комбрига, а через два месяца, 25 апреля, стал начальником 6-й украинской дивизии. Порядок в его «дивизии» был куда хуже, чем в махновской «бригаде», но поначалу везло ему больше: в последних числах апреля его расхристанное воинство заняло Николаев, Херсон и Одессу. Поясним: эти приморские города оставили поспешно французские и иные интервенты, раздираемые собственными политическими распрями; «взять» их не представляло никакого особенного воинского подвига. Грабежи и насилия в тех местах не идут ни в какое сравнение с недавними деяниями махновцев в Екатеринославе, уже потому, что батько Махно боролся с погромщиками, а Григорьев, как всякий беспринципный политикан, был на поводу у своего воинства,
Верховное советское военно-политическое руководство Григорьеву, конечно, не доверяло (как Махно, Думенко, Миронову и всем подобным), но с силой приходится считаться, а еще лучше – ее использовать. Весной 1919-го в Венгрии произошла кратковременная коммунистическая революция, а в коммунистической Москве вызрела мысль направить буйных григорьевцев против Румынии (она тогда вела войну с Советской Венгрией). Сохранились свидетельства, что Григорьева уговаривали чем угодно: званиями, наградами и даже намекали на богатые имения, которые сделаются добычей победителя… Но пустоголовый авантюрист чрезвычайно переоценил свои силы: 7 мая он объявил себя «атаманом Херсонщины и Таврии» и порвал с Советами, ему захотелось стать… он сам, видимо, не знал – кем именно, однако метил в своих мечтах, надо полагать, весьма высоко.
Заметим, что Антонов-Овсеенко попытался увлечь и Махно походом на помощь Советской Венгрии и даже «прорывом в Европу», причем разговор происходил, как особо отметил позже большевистский деятель, «с глазу на глаз». Махно вроде бы охотно и горячо поддакнул такому заманчивому предложению, но позже и пальцем не шевельнул, чтобы податься в указанном направлении, он-то знал четко, где и в чем его опора.
С началом мятежа григорьевской многочисленной дивизии весь красный фланг на Правобережной Украине рухнул. Основной удар Григорьев нацелил на Харьков, столицу Советской Украины, но путь туда был не прост. Силы у него имелись немалые, тысяч примерно двадцать. Но между ним и Харьковом стоял с юго-востока Махно со своим войском и громадным авторитетом, а последнее
тогда стоило куда дороже пулеметных тачанок. Возникло щекотливое положение. Ну, для Григорьева все было ясно: надо привлечь популярного батько в союзники, а там… посмотрим. Иное дело – Нестор Махно, опиравшийся на силы, с которыми обязан был считаться. Простоватый Григорьев, недавний петлюровец, поставил на украинский национализм, что было Делом явно проигрышным. Во-вторых, он отрицал не только Советскую власть как власть коммунистическую, но и советское народовластие, от него явно попахивало диктатурой. Наконец, Григорьев, потакая самым низменным инстинктам украинских низов, попытался взять на службу антисемитизм в его самом грубом виде. Все эти обстоятельства Махно и его окружение принять не могли.
Итак, уже в начале мятежа политическая обстановка стала очевидной: Григорьев был крайне заинтересован в поддержке махновцев, но они этой поддержки ему оказывать не собирались, хотя поначалу выжидали хода событий. Григорьев шел напролом, терять ему уже было нечего. К Махно пробирались его посланцы, отправлялись многочисленные телеграммы; красное командование перехватывало их, но одна дошла, очень выразительная: «Батько! Чего ты смотришь на коммунистов? Бей их. Атаман Григорьев».
Осмотрительного батько такие вопли оставляли равнодушным, он никак не отвечал. Более того, уже в первый день мятежа (дата в документе отсутствует) он дал телеграмму в столицу Советской Украины Харьков с текстом своего обращения к личному составу бригады: «Предпринять самые энергичные меры к сохранению фронта… Честь и достоинство революционера требуют от нас оставаться верными революции и народу, а распри Григорьева с большевиками из-за власти не могут заставить нас открыть фронт для кадетов и белогвардейцев, стремящихся поработить народ…» Отметим тут важнейшее: отмежевываясь от незадачливого авантюриста, Махно ставит его перед своими в один ряд с большевиками: те и другие, мол, чужды подлинной «революции»… То была, без сомнения, далеко нацеленная политическая стратегия. Нет, куда было атаману тягаться с батько!
Григорьев сделал своей опорой Елизаветград (ныне Кировоград, до 1934-го несчастливый город носил имя Г. Зиновьева). То был небольшой городок, но удобный транспортный узел; атаман намеревался
Махновский штаб вскоре издал и широко распространил прокламацию «Кто такой Григорьев?». В этом пространном документе тот объявлялся «предателем», «хищником» и «врагом народа». При этом опять предусмотрительно намекалось, что «партия коммунистов-большевиков является не меньшим врагом труда»… Однако «коммунисты-большевики» удовлетворялись и этим: не до жиру, быть бы живу, ибо уже 9 мая григорьевцы расстреляли в Елизаветграде 30 партийных работников, вскоре подобные казни продолжились и расширились. Авантюрист Григорьев выиграть в политической борьбе не мог, во второй воловине мая советские войска под командованием Ворошилова и Пархоменко рассеяли григорьевцев, мятеж был подавлен, а сам атаман с кучкой приближенных скрылся в украинских степях.
Григорьевский мятеж чрезвычайно ослабил боеспособность красных войск на Украине, этим не замедлили воспользоваться главнейшие противники Советской власти – белогвардейцы-деникинцы. Силы их были относительно малочисленны (на начало 1919-го – не более 100 тысяч, включая тыловые, резервные и учебные части), к тому же распылены на огромном пространстве от Кавказских гор до Волги и Донбасса. Но то были исключительно хорошо организованные войска, руководимые опытными и решительными командирами. В направлении главного удара Ростов – Харьков направлялась Добровольческая армия, состоявшая из отборных дивизий Корниловской, Марковской, Дроздовской, названных по имени погибших к тому времени белогвардейских генералов, а также конный корпус Шкуро, составленный из кубанских и терских казаков, отменных кавалеристов.
19 мая Добровольческая армия внезапно и решительно атаковала войска Махно и быстро опрокинула их. Слабо сколоченная махновская «бригада» попятилась, потом потеряла управление, распалась и обратилась в паническое бегство. Махно со своим штабом и несколькими верными отрядами поспешно отступил, предоставив своих хлопцев печальной судьбе: казаки Шкуро пощады им не давали… К концу мая уже весь красный Украинский фронт полностью развалился.
Тут нужно оговориться: Нестор Махно никак не может быть повинен в трусости и малодушии, свою отвагу он прилюдно доказывал неоднократно. Нельзя считать, будто он оставался равнодушен к участи своих хлопцев, – нет, он был истинным революционером в том смысле, что благо трудового народа почитал высшим долгом, причем это для него навсегда стало искренним чувством. Но дело-то в том, что сама революционная нравственность, заботясь о «массах», была совершенно равнодушна к судьбе каждого отдельного человека. А раз хак, то все очень просто: ранен, брошен на дороге, погиб от удара штыка в живот?… Ну, жаль, конечно, зато погиб ты за правое дело, а мы за тебя отомстим. И мстили. А в ответ мстили им. И так длилось до полного истощения всех народных сил России.
«Армия» махновцев развалилась, превратившись в бегущие толпы, но белоказаков было слишком мало, чтобы перебить всех. Сам Махно, его штаб и атаманы, анархи-«комиссары» отступили быстро, ушли из-под удара в глубь степного бездорожья. Махно быстро сообразил своим цепким практическим умом, что большая армия – это, конечно, хорошо, но надобно иметь армию хоть и малую, но «свою», надежную. Так появилась и долго просуществовала, часто меняясь составом, так называемая «батькова сотня» – отряд отборных хлопцев, конных или на пулеметных тачанках. Они были хорошо вооружены, сплочены и подтянуты и готовы защитить своего батько от кого угодно. А в гражданской войне врагов вокруг много, с разных сторон, в том числе, что немаловажно, и внутри своей собственной «стороны»…