Под чужим именем
Шрифт:
Нас посадили в автобус и быстро увезли. Если до этого рокового дня, пятнадцатого июня, я был насильственно лишен Родины, то теперь, позже я это понял, я сам по своей вине ступил на путь человека, навсегда потерявшего Родину.
Клюев судорожным движением смял в кулаке окурок папиросы и расстегнул узкий ворот рубахи. Выпив залпом стакан воды, он продолжал:
— Нас привезли в южный курортный город Бад-Киссенген. Здесь мы пользовались некоторой свободой и жили в одном из богатых загородных домов фон Тиссена. Нам показывали американские картины, поили вином и даже… ну это не важно. Так мы прожили несколько месяцев. Нас часто посещали американцы, живущие в отеле «Кургауз», беседовали с нами, рассказывая о чудесах американской жизни. В период жизни в Бад-Киссенгене один итальянец, бог знает как попавший в нашу среду, Антонио
Однажды мистер Грэсби, управляющий фермы, послал меня в Балтимор уплатить две тысячи долларов по страховому полису. Почему его выбор пал на меня и зачем нужно было пересылать в Балтимор наличные деньги? Эти вопросы, к сожалению, я задал себе слишком поздно, а тогда, польщенный доверием Грэсби, вместе с Антонио отправился в город выполнять возложенное на меня поручение. В Балтиморе мы зашли подкрепиться с дороги, а через час уже мертвецки пьяные валялись в номере гостиницы. Когда я пришел в себя, был уже вечер. Я спохватился и пощупал карман, но денег не было. Бросился к спавшему Антонио и не мог разбудить его. Две тысячи долларов, доверенные мне мистером Грэсби, исчезли. Меня судили в Балтиморе. В течение месяца я должен был вернуть эти деньги или мне грозило три года тюрьмы. Перспектива тюремного заключения приводила меня в отчаяние, но Антонио Конти сказал мне, что он нашел выход из положения: я должен только написать безобидную географическую статью об Алтайском крае, который хорошо знал. За эту работу можно будет получить так необходимые мне две тысячи долларов.
Утром мы оказались в Балтиморе у небольшого особняка за высоким забором. Медная дощечка на двери извещала, что здесь «Мэрилендское географическое общество». Нас принял очень вежливый человек с внешностью ученого, а через час я выходил с контрактом и тысячью долларами в кармане. Через две недели по контракту с Мэрилендским географическим обществом я сдал рукопись: «Географический и экономический очерк Алтайского края». Рукопись была принята, и я получил остальную тысячу долларов.
Примерно еще через неделю меня снова письмом пригласили в Географическое общество. Когда я вошел в кабинет, навстречу мне поднялся совершенно незнакомый человек и назвал себя Джемсом Брайтом. Он показал мне свои документы сотрудника Центрального разведывательного управления (Сентрал интеллидженс эдженси), кратко именуемого Си-Ай-Эн. Когда я выразил недоумение и заявил, что никакого отношения к этой организации не имею, Брайт рассмеялся и оказал: «Сведения о Туркестано-Сибирской железной дороге, промышленности и рудных ископаемых Алтайского края носят характер как раз тех сведений, которые интересуют Си-Ай-Эн, а полученные вами здесь деньги уже прочно связали вас с нашей организацией». Затем он показал мне фотокопии расписок и отдельные выдержки из моей рукописи. Все это означало, что я с этого дня стал постоянным сотрудником Си-Ай-Эн и получил кличку «Фрэнк».
Через неделю меня перевезли вверх по реке-Гудзон, на глухую ферму «Рид фарм», расположенную в лесу недалеко от города Соффрен. Здесь в числе еще пяти человек, совершенно изолированных друг от друга, я изучал двустороннюю радиосвязь, микрофотографию и тайнопись. Здесь же я позже встретил Астахова, Гудима и Симченко. Они были завербованы немецкой разведкой еще в лагере, а позже использованы американцами. Смеясь над моей доверчивостью, они вспоминали историю с газетной провокацией по поводу их расстрела. В пятьдесят первом году меня…
— Какова дальнейшая судьба этих предателей? — спросил подполковник Зубов.
— Не знаю, я их потерял из виду, но думаю, что их ждет такая же судьба, как меня, — ответил с горькой усмешкой Клюев.
— Продолжайте.
— В пятьдесят первом году меня на самолете перебросили в Западную Германию, где на бывшей даче Гитлера, вблизи города Берхтесгадена, под общим руководством полковника Смита я проходил обучение по диверсии и вредительству. Францисканский монах Доменико Биджаретти обучил меня коду внешней связи. Пятнадцатого апреля этого года я был переброшен на самолете в Мюнхен, где перед вылетом получил задание добраться до Москвы, через Мосгорсправку дать объявление: «Продается старинный зеркальный шифоньер красного дерева», и указать адрес до востребования любого почтового отделения; человеку, который отзовется на это объявление, агенту Си-Ай-Эн, я должен всецело подчиниться, передав все, что мною доставлено на самолете из Мюнхена. Остальное вы знаете.
Клюев замолчал и откинулся на спинку кресла.
Полковник, нажав кнопку звонка, сказал:
— Нам придется вернуться к отдельным деталям вашей биографии, но на сегодня довольно.
Лейтенант пропустил в дверь Клюева-Рубцова и вышел за ним,
5. СЧАСТЛИВЧИК
Кузьма Тимофеевич Иншаков появился в Москве в сорок втором году. Несмотря на свои пятьдесят с лишним лет, он пленил сердце вдовствующей продавщицы магазина и женился на ней, получив в приданое отличную комнату в одной из квартир дома в Криво-Арбатском переулке.
В прошлом Иншаков был столяр-краснодеревщик, а в настоящее время пенсионер по старости и вдовец с пятилетним стажем.
Занимался Кузьма Тимофеевич подыскиванием старинной мебели, подбирал ее в гарнитуры, реставрировал и сбывал по высокой цене, наживая на рубль — десять.
В квартире звали, что Иншаков покупает мебель, но считали это чудачеством и человеческой слабостью к старинным вещам. Кроме того, был Кузьма Тимофеевич «счастливым человеком» — всегда при деньгах. Объяснялось это тем, что почти в каждом тираже займа он выигрывал тысячу, две, а то и пять. Соседи говорили, что он родился в «сорочке», и звали его «счастливчиком».
Сегодня обычный обход комиссионных магазинов не дал желаемых результатов, но, прочитав в витрине объявление Мосгорсправки о том, что продается старинный шифоньер красного дерева, Кузьма Тимофеевич воспрянул духом.
Дело в том, что старинный туалет с венецианским зеркалом, пуфик к нему, кресло и кровать красного дерева он подобрал давно, а вот шифоньера не было. Редкая вещь — шифоньер из красного дерева, да еще старинной работы.
Вернувшись домой, Кузьма Тимофеевич выпил стаканчик портвейна, отчего склеротический нос его стал малиновым, а маленькие глазки влажными, и, сев за столик, написал:
«Местное. 31-е п/о
До востребования
И. Г. РУБЦОВУ
Уважаемый товарищ!
Вы опубликовали в Мосгорсправке объявление о продаже старинного шифоньера красного дерева. Меня интересует старинная мебель, поэтому прошу Вас позвонить мне с 9 до 11 или с 21 до 23 часов, сообщив, где и когда я могу посмотреть вышеуказанный шифоньер.
Спросить Кузьму Тимофеевича.
Уважающий Вас
Иншаков».
Написав ответный адрес и номер своего телефона, Кузьма Тимофеевич запечатал конверт.
Утром, когда полковник Каширин вошел в кабинет, капитан Гаев уже ждал его. Полковник сел в кресло, закурил сигарету и выжидательно посмотрел на капитана.
— Товарищ полковник, в Москве оказалось много любителей старинной мебели. На имя Рубцова 31-м почтовым отделением получено за вчерашний день двадцать семь писем.
— Что-нибудь есть интересное? — спросил полковник.
— Пожалуй, только одно письмо, вот это, — сказал капитан и положил письмо на стол перед полковником. — Иншаков Кузьма Тимофеевич, — продолжал капитан, — родился в 1891 году, уроженец г. Ростова-на-Дону, при приближении линии фронта к Северному Кавказу выехал в Москву к сестре Елене Тимофеевне, затем женился на вдове Екатерине Андреевне Шулеповой, унаследовал ее комнату в Криво-Арбатском переулке, получает пенсию, занимается спекуляцией старинной мебелью, связан с продавцами магазинов. Чревоугодник и пьяница, завсегдатай Сандуновских бань.