Под чужим знаменем
Шрифт:
Лацис тоже краем глаза следил за Пискаревым и Басовым и видел, что они настроены запираться до конца.
– А вы? – резко повернулся Лацис к сапожнику. – Может быть, вы узнаете Владимира Петровича Басова? Работает там же, где и вы, у полковника Щукина…
«Неужели Лацис допустил непростительную в его деле оплошность? – напряженно прикидывал в уме Басов. – Очная ставка двух запирающихся людей. Пожалуй, это промах! Только держаться так до конца!» И Басов возбужденно подался вперед, хотел возмутиться.
Но Лацис непреклонно закончил:
– Кличка – Николай Николаевич…
Сапожник зло громыхнул протезом и, успокоенный ловким запирательством Басова, резко тряхнул головой.
– Нет, – сказал он, без любопытства оглядывая сидящего возле стола Басова. – Представьте себе, в первый раз вижу.
– Правда? – не скрывая иронии, спросил у него Лацис. – А мне показалось…
Лацис достал из ящика стола фотографию. Это был снимок высших чинов полка черниговских гусар. В центре сидел высочайший шеф полка великий князь Михаил Александрович, по правую руку от него молодой офицер, в котором, однако, без труда можно было узнать Басова, а по левую – капитан, удивительно похожий на сапожника.
– …показалось, что вы давно знакомы. – С Басова Лацис перевел взгляд на «Пискарева». – Одно мне непонятно: где вы научились так сапожничать? И как это вас угораздило с ногой?
«Сапожник» презрительно усмехнулся.
– Если бы вы были военным человеком, Лацис, – сказал он, – то знали бы, что в кадетских корпусах и юнкерских училищах сапожное дело было важнейшим предметом… Что же касается ноги, то опять же, будь вы военным человеком, знали бы об отчаянной атаке черниговских гусар на германские пулеметы при Олешице в июне пятнадцатого. Многие офицеры потеряли там головы, я же – всего лишь ногу… Что-нибудь еще?
– Нет-нет, вы меня в самой малой степени интересуете. Больше вот «Николай Николаевич». – Он поднял глаза на Басова. – Кстати, фотографию эту мы нашли у вас… Да-да, какой просчет при таком-то опыте! Но не судите себя строго, и без этой фотографии улик против вас набралось достаточно… «Николай Николаевич».
Басов обреченно уронил голову…
Глава двадцать восьмая
Новороссийск встретил Красильникова и его товарищей – Кособродова и Николая – холодной, сквозняковой погодой.
Город стоял на бою ветров: они дули либо с гор, либо с моря. И лишь в короткие промежутки, когда один ветер приходил на смену другому, здесь устанавливалась непривычно тихая погода. Случалось это редко.
Кораблей в эту пору в Новороссийске оказалось много. Жестокие, ножевые ветры рвали на мачтах английские, американские и французские флаги, тоскливо свистели в крепко натянутых снастях. Тяжелые волны яростно бились о камни и об упругие железные корпуса.
Во мгле смутно вырисовывались высокие транспортные суда, похожие на исполинские каменные валуны. К бетонным пирсам их прижимали туго натянутые швартовы. Было темно и уныло. Лишь на шканцах самого большого транспорта ярко светил корабельный прожектор. В его лучах безостановочно двигались люди в светлых холщовых робах и высоких бескозырках. Это были английские моряки. Иногда кто-нибудь из них останавливался
Вот прожектор чуть переместился, выведя из грохочущей темноты огромный плавучий кран, пришвартованный между транспортом и пирсом. Тяжело поскрипывая, он надсадно поднял над палубой огромную горбатую глыбу. Раскачиваясь, на несколько мгновений эта глыба зависла над палубой и медленно поплыла в сторону.
Прожектор снова отклонился, и теперь в его лучах оказался небольшой маневровый паровоз. Ветер срывал с трубы паровоза клочки пара и с силой швырял их в темноту. Пыхтя и отфыркиваясь, паровоз подал к железному борту крана платформу. И на нее тотчас плавно, слегка продавливая ее, опустился огромный горбатый танк.
А неподалеку от выхода на пирс, на фоне судовых огней, четко вырисовывались часовые в черных шинелях. Матово блестели примкнутые штыки винтовок.
Часовыми были офицеры. Охрану пирса и прием танков у англичан вела офицерская рота дроздовцев.
Один из часовых поднял голову и стал настороженно вглядываться в черноту ночи. Затем громко спросил:
– Кто идет?
– Свои! Капитан Мезенцев!
На мгновение вспыхнул свет карманного фонарика и осветил лицо человека с большим шрамом на щеке. Капитан Мезенцев подошел к часовым:
– Ну как тут?
– Все спокойно, господин капитан, – тихо отрапортовал часовой и затем спросил: – Графика движения еще нет?
– Пока нет, господа!
Мезенцев щелкнул портсигаром, закурил и долгим внимательным взглядом посмотрел туда, где шла погрузка. В лучах прожектора тяжело покачивалась на тросах еще одна мрачная громадина.
Издали порт угадывался по резким мерцающим и слегка покачивающимся огонькам стоящих возле причалов кораблей и по тревожно мечущемуся лучу прожектора.
Время от времени прожектор освещал низко надвинувшиеся на землю рваные облака или медленно полз по бугру, выхватывая из темноты сухую траву и низкорослый кустарник.
Двое стояли возле вросшего в землю по самые оконца домика и, дымя цигарками, смотрели вниз на порт. Одним из них был Кособродов, второй – сутулый, впалогрудый – старик Данилыч, прежде он работал в карьере, где добывали камень для клинкера. Его-то и разыскал в первую очередь Кособродов, рассчитывая на непременную помощь этого верного старика.
Семья у Данилыча была большая и шумная, и поговорить о деле вышли во двор. Они стояли на краю крутого откоса.
– Вторую ночь грузят, – тяжело вздохнул Данилыч. – Наши, которые в порту, эти самые танки видели, говорят, что красным может каюк выйти. Так понимают, что супротив такой страшилы не устоять. Пуля ее не берет, бомба ее тоже, говорят, не берет. Броневик свободно может в землю затоптать, ежели, скажем, сойдутся.
– Каюк, говоришь? – задумчиво переспросил Кособродов, угрюмо проводив взглядом сноп света, на мгновение лизнувший сухую траву у их ног. – Это уж, Данилыч, с какой стороны посмотреть – если черт не выдаст, то и свинья не съест… Взрывчатка мне во как нужна, хоть пару пудов!