Под флагом цвета крови и свободы
Шрифт:
Эдвард стоял в толпе: стиснутый со всех сторон, он был одним из тех немногих, кто не получал от этого зрелища никакого удовольствия. Напротив, наблюдать за оживленными, наслаждавшимися ощущением силы и свободы Эрнестой и Генри – юноша между выпадами ухитрялся звонко смеяться, запрокидывая голову, да и у самой Морено непривычно ярко сияли глаза – казалось ему чем-то противоестественным, отвратительным и донельзя фальшивым. Какое-то странное смущение заставляло Эдварда отводить глаза и страстно желать заткнуть и уши всякий раз, когда раздавался скрежет скрестившихся клинков или чей-либо слишком громкий возглас.
Не вытерпев, он низко опустил голову, покрепче сжал виски пальцами, закрывая уши – и именно в этот момент Эрнеста, отбросив в сторону катласс Генри, с победоносным видом приставила свой клинок к его горлу:
– Сдаешься?
– Сдаюсь, сдаюсь! – примирительно поднимая
– Ну все, довольно. Нормально? Никто не пострадал? – обращаясь явно больше к юноше, с необыкновенной заботой спрашивал он. Эрнеста, прищурившись и тоже чуть заметно усмехаясь, наблюдала за ними.
Эдвард отвернулся. На душе было пусто, мерзко и противно.
Больше всего на свете ему сейчас хотелось выпить.
***
Было уже полуденное жаркое время, когда отобедавшие и переделавшие все утренние дела пираты разбрелись по всей палубе в участки, где паруса создавали хоть какую-то защиту от солнца, лениво переговариваясь между собой, выполняя какие-то нехитрые работы наподобие починки собственной одежды или просто тихо подремывая в теньке. Словом, был тихий и излюбленный всеми моряками час, и боцман Макферсон тоже собирался немного отдохнуть от трудов праведных. Однако спать ему мешал негромкий, но слишком чистый и звонкий смех Генри, о чем-то переговаривавшегося со старыми матросами на баке, которым он помогал счищать пороховой нагар с мушкетов, и поэтому он просто улегся на расстеленную холстину, наслаждаясь редкими минутами покоя.
Неожиданно рядом с ним присела Эрнеста, державшая в руках тонкую бечевку, с одной стороны уже увязанную во множество замысловатых узлов, и при виде ее необычайно серьезного тонкого лица Макферсон проснулся окончательно.
– Кто он вообще такой, этот Генри? – негромко полюбопытствовала Эрнеста, искоса наблюдая за ним. Макферсон поморщился:
– Видите ли, мисс… У нас об этом как-то не принято говорить.
– Я не из болтливых, – небрежно заверила его девушка, накручивая на пальцы бечевку. – Просто хотелось бы знать, каким образом парень, в жизни не видавший моря, смог оказаться в команде старины Джека Рэдфорда.
Старый боцман помолчал, тоже с каким-то странным выражением лица наблюдая за сияющим юношей, которого, казалось, не смущали ни грязь, ни тяжесть выполняемой работы: за все он брался с охотой, не теряя своего терпеливого и вежливого отношения к окружающим.
– Мисс, Джек, конечно, не любит, когда мы об этом вспоминаем; но, если желаете, я расскажу. Вы же помните, как три года тому назад проклятый старпом Робинс организовал бунт на судне, а потом оставил нашего капитана на простой доске в открытом море?
– Слыхала, – сквозь зубы процедила Эрнеста: воспоминания об этом явно были ей неприятны.
– Так вот, – наклоняясь к ее уху, зашептал боцман, – после того, как его там подобрала какая-то другая команда – кажется, буканьеров, он об этом терпеть не может рассказывать, поэтому я толком и не знаю – полтора года наш Джек, значит, плавал с ними. Потом услыхал, что Робинс поплыл наниматься к сэру Джосиасу Фостеру, губернатору Бермуд – и сам, отчаянная голова, туда рванул. Я ему говорил: поостерегись, подожди всего пару недель-то, мы с ним уже почти с капитаном Бейли Старым столковались, он нам соглашался уступить по такому случаю один из своих кораблей… Но когда это Джек кого-то слушал? В общем, там он этого мальца и встретил – тот его сперва укрыл в лавке, где служил, накормил, подпоил, а там и сдал «красномундирникам» 2 .
2
Обыденное название солдат английского флота, полученное ими из-за цвета мундира.
– Ловко он, – чуть заметно усмехнулась Эрнеста, хотя взгляд ее становился все более мрачным и напряженным. – А потом что же, сам оттуда и вытащил?
– То-то и оно, что вытащил! – радостно хлопнул по колену старый пират. – Джек-то, видно, размяк, пока в подпитии был, ну и сболтнул ему спьяну про Робинса. Его-то, капитана нашего, в тюрьму бросили, ясно, чем все кончится, ан нет! Спустя четыре дня под вечер заявляется к его камере наш паренек и объясняет, как дело обстоит. Робинс-то проклятый мисс Мэри, дочку губернатора, к себе на судно пригласил – она смелая страсть как, да и пиратов всю жизнь увидеть мечтала – ну и запер у себя в каюте, а потом вышел в открытое море – и поминай, как звали! А губернатору оставил записку: мол, коли хочешь видеть дочку здоровой – собирай денежки, и назначил столько, сколько тому вовек было не собрать. Губернатор и жених ее, конечно, старались – черт их знает, всякое про них слыхал, может, и достали бы они деньги-то… Да только кто ж им даст гарантию, что мисс Мэри вернут целой и невредимой? А Генри-то, слышно, влюблен в нее был крепко. Он и показал сперва Джеку ключи от камеры – где и спер, шельмец! – а потом предложил так: он нашего капитана выпускает, а тот, с Робинсом рассчитавшись, ему отдает Мэри и отпускает их обоих на все четыре стороны. Сбежали они, значит. До Тортуги добрались на каком-то суденышке торговом – наврали, что едут в Гавану, а сами на полпути ночью шлюпку тихонько спустили и добрались до Тортуги – там совсем недалеко было. Ну, я, как про все это прознал, скоренько метнулся к капитану Бейли, мол, не забудьте, сэр, свое обещание. Команда у меня уже почти полная была, погрузились мы на нашу ласточку да и рванули за Робинсом на всех парусах. Он-то шибко умный был, на Тортуге старался не показываться, приглядел себе островок какой-то и на нем и добычу прятал, и кренговался, и прочее все. Жители местные, видно, не возражали. Эх, какие там были цыпочки… – мечтательно зажмурился Макферсон и, поперхнувшись, спешно продолжил: – Словом, там мы их и нашли. Робинса Джек своими руками порешил, а остальных мы на себя взяли – капитан у нас хороший, щедрый да удачливый, почем зря не лупит, такого предавать – распоследнее дело. А мисс Мэри Джек и впрямь отпустил, даже выкупа не затребовал, и отвез чуть ли не до самого дому обоих – разве что у берега в шлюпку их усадил, счастья пожелал, а сам потом у фальшборта встал и долго–долго стоял, все смотрел им вслед. И нам всем словно бы и радостно было, что так все славно закончилось, а вроде бы оно и не так как-то. Да и к парню все мы крепко привязались: и храбрый, и ласковый, и услужить всем старается; ни слова грубого, ни жалобы от него никакой…
– Как же он тогда вернулся? – чуть смягчившись, поинтересовалась Эрнеста.
– А вот, вот, сейчас расскажу! Полгода мы потом с Джеком ходили – остальные-то не замечали, а я его давно знаю, – снова понизив голос, зашептал Макферсон, – так я вижу, что он словно сам не свой: по вечерам, бывало, выйдет на палубу и стоит, смотрит на то, как солнце садится, и приговаривает что-нибудь тихонько; и мальчишку того нам все вспоминает, вроде как случайно, нет–нет, да упомянет в разговоре. Кажется, все к слову, а только видно было, что тяжко ему было. И что вы думаете? Вернулись мы с очередного дела на Тортугу, думаем, может, теперь капитан наш отойдет; вся команда, как положено, на берег сходит, с приятелями старыми здороваемся, девкам подмигиваем уже – и вот он, Генри Фокс наш, собственной персоной! Я сперва даже подумал, будто он помер и к нам с того света вернулся. Чур тебя, говорю, что мы тебе сделали дурного? Иди с миром, мол. Только Джек обрадовался так, обнял его сразу, рядом с собой усадил, налил ему и спрашивать начал: как жизнь, значит, и отчего он опять на Тортуге объявился. А Генри ему и объясняет, что мисс Мэри отец не разрешил замуж за него выйти и вообще у них как-то все не сладилось. Из лавки той его уволили, семьи нет, и идти ему, в общем-то, больше и некуда. Ну, Джек ему возьми и предложи: раз так дела обстоят, то ступай ко мне на судно матросом. Долю ему равную с прочими положил, а мы уж слово дали, что всем премудростям моряцким сами научим…
– Плохо держите слово свое, – усмехнулась девушка. – По сей день ахтерштевень от форштевня отличить не может…
– Это уже наша вина, мисс. Сами понимаете, времени особо нет, да и я ему одно объясняю, мистер Морган – другое, а капитан наш – третье, вот у него в голове все в одну кашу и мешается. Ничего, пообвыкнется со временем. Он парнишка шустрый, соображает хорошо – должен справиться.
– Верно, шустрый. Такой шустрый и сообразительный, что прямо зависть берет, – задумчиво отозвалась Эрнеста, разглядывая получившуюся цепочку морских узлов. Размохрившийся конец бечевки делился на две совершенно одинаковые ровные половинки.
***
Был уже вечер, когда Эдвард, тревожно озираясь по сторонам, прокрался в заветный уголок трюма. Желание выпить рому, тщательно подавляемое им весь день, стало просто нестерпимым; однако въедливая и не в меру внимательная Эрнеста, казалось, следила за ним постоянно. Дойли был даже слегка удивлен, обнаружив, что она столь легко в результате позволила ему ускользнуть в трюм: ему провернуть с ней нечто подобное представлялось куда более трудоемким делом. Но оно и к лучшему: измученный вынужденной трезвостью разум напрочь отказывался выдавать хоть некоторое подобие плана, как обхитрить ставшую под вечер почти ненавистной девушку и наведаться к излюбленной бочке.