Под флагом ''Катрионы''
Шрифт:
Спустя два часа после этого строгого разговора Луи сидел за столом и писал. Хозяйка дома – очаровательная миссис Ситвэл, жена пастора, подбадривала Луи улыбкой, советами («…она не говорит, а воркует, – писал он отцу, – и я боюсь, что ее муж в своих воскресных проповедях вместо ада и рая заговорит о нашей грешной земле и любви, которая и есть, в сущности, рай и ад, смотря по тому, кому что больше нравится…»); миссис Ситвэл снабжала своего гостя бумагой, конвертами, марками, а Сидней Кольвин вслух читал уже написанное и однажды, похвалив Луи за его стиль и обилие мыслей, заметил:
– Ну,
– Какой Кэт? – спросил Луи.
– Вот теперь я верю, что вы начинаете забывать о ней, – сказал Кольвин. – Делу время, Кэт час.
– Буду счастлив, если она придет ко мне хотя бы на десять минут! – с болезненным стоном проговорил Луи.
– Если так случится, я немедленно уеду к себе в Кембридж, – пригрозил Кольвин, и Луи сказал, что писать о Гюго ему не хочется: женщина в изображении этого француза-абстрактна; то ли дело Беранже: Мими, Жанна, Мадлена…
– Пишите о Беранже, – сказал Кольвин.
– А почему вы так озлоблены на мою Кэт?
– Потому что она явилась раньше дела.
– У моего отца были иные доводы, – не без горечи произнес Луи, и Кольвин, немного подумав, заявил, что, возможно, и он ошибается в оценке этой танцовщицы и певицы, но статьи Луи всё прояснят и уяснят: если Кэт откликнется, – значит, она читает книги и журналы, значит…
– Как она узнает, в каком именно журнале моя статья! – со смехом проговорил Луи. – Эх, Кольвин, Кольвин, вы – сэр Томас наизнанку! Боже великий, вы даже не покраснели!
– Раненая птица в чужое гнездо не залетит, – спокойно отпарировал Кольвин и долго смотрел на своего друга, а тот пожимал плечами, стараясь понять, какое отношение имеет к нему этот птичий афоризм…
Две статьи – одна о Гюго, другая о Беранже – были написаны и отосланы в редакцию лондонского журнала. Луи признался Кольвину, что у него чешутся руки – очень хочется написать об Уитмене. Кольвин победно потряс поднятой рукой и довольно улыбнулся: дело идет на лад, его молодой друг нашел себе занятие, он уже без принуждения садится за работу и отказывается от прогулок и развлечений.
«… Дорогие мама и папа, – писал Луи, – я вторично родился на свет, и на этот раз все мне кажется интереснее, глубже, лучше. Сидней Кольвин изумительный человек, и если я кем-то стану в жизни и что-то сделаю, то этим буду обязан только ему…»
Растроганный сэр Томас прислал сыну деньги и несколько писем, полученных на его имя. От Кэт не было ни одного. Луи заинтересовало странное послание, подписанное двумя буквами – «Д» и «Э».
«Вы мне светили во мраке леса, – читал Луи, – теперь я хочу посветить Вам в темноте Вашего существования. Некая, мало известная артистка Кэт Драммонд поведала мне о постигшем Вас горе. Вы ее любили и пошли наперекор своей совести. Готовый к услугам Д. Э.».
– Какие есть имена на букву «Д»? – спросил Луи Кольвина, и тот начал перечислять: Джон, Джим, Даниэль, Джордж, Давид…
– Давид! – воскликнул Луи, – Давид Эбенезер. Кладоискатель! И он готов к услугам! Но где же я его найду?..
Статья о Бёрнсе, начатая утром, осталась неоконченной. Луи попрощался с Кельвином, пастором и его женой и выбежал из дому. Он забыл свою сумку, палку и плащ. Он сел в омнибус и попросил кучера погонять
– Этот человек опасно болен, – сказал один пассажир.
– Умирает его мать, и он торопится, – сказал другой.
Четвертый выразительно постучал пальцем по своей голове.
Луи казалось, что лошади едва плетутся. Он выскочил на ходу из омнибуса и побежал, перегоняя идущих и едущих. Ему казалось, что сердце его переместилось в голову, а вместо ног тугие пружины. Он и сам не знал, куда и зачем бежит, к кому явится, что скажет, о чем попросит. Давид Эбенезер, Кэт Драммонд, – как мухи в паутине, бились в его сознании эти четыре слова, сталкивались, путались, Луи закрывал глаза, тяжело переводил дыхание и наконец остановился. Впереди него с крутой горы спускался омнибус, неподалеку пастух играл на волынке; пышный закат потухал слева, в лицо влажной струей бил морской ветер. Луи в изнеможении опустился на траву, вытянулся, улыбнулся, назвал себя дураком и немедленно же уснул.
Сидней Кольвин поспел вовремя. Из экипажа степенно сошел доктор; он склонился над лежащим, приложил руку к потному лбу, нащупал пульс на руке.
– Отчаянный человек, – сказал доктор, обращаясь к Кольвину. – Пульс сто двадцать пять. Лоб мокрый. Вернейшее самоубийство, сэр! Всегда такой? Гм…
Сидней Кольвин хотел телеграфировать сэру Томасу, но рассудительный хозяин дома отговорил: не надо тревожить человека, – безумный юноша отойдет, устыдится и примется за работу. Ай какая горячая голова, какое бешеное сердце, какой ненормальный характер! Что? Высокая температура, бред, кашель? Пожалуй, надо дать телеграмму, но составить се следует толково и с умом, примерно так: ваш сын болен, не может вернуться домой… Нет, не годится, – мистер Стивенсон немедленно пожалует сюда. А если так: папа, прости, задержался, целую, Луи. Нельзя, это бесчестно, нельзя. Лучше всего не давать телеграммы. Безумному юноше двадцать два года. Прошли сутки, и доктор сказал:
– У больного воспаление легких.
Сэр Томас приехал в Кокфьелд и без телеграммы. Его известил письмом пастор, – он нашел верные, точные слова; они сделали как раз то, на что пастор и рассчитывал: сэр Томас был разгневан.
– Что вы наделали! – упрекнул пастора Кольвин. – Страшно впускать к больному этого тигра!
Пастор елейно сложил ладони тарелочкой и, лукаво прищуриваясь, возразил:
– Я ему написал про эту злосчастную Кэт, что и превратило его в тигра. Сейчас он узнает про воспаление легких и, возможно, телеграфирует Кэт.
– Боже, какая казуистика! – Кольвин схватился за голову, прислушиваясь к тому, что происходит в соседней комнате. Сэр Томас сурово и многословно успокаивал сына, настоятельно советуя, как только ему станет легче, уехать в Ментону, на юг Франции, на берег Средиземного моря.
– Я привез теплую одежду, деньги, благословение мамы, поклоны друзей – и Чарльза Бакстера, и Вальтера Симпсона, – перечислял сэр Томас, стараясь ничего и никого не забыть. – Дядя Аллан просил поцеловать тебя. Вот так… Приходил какой-то Эбенезер, я ему дал твой адрес. Кэт Драммонд…