Под флагом ''Катрионы''
Шрифт:
– Крови?! – крикнул Стивенсон, хватаясь руками за грудь. – Крови?
– Наши враги, возможно, окажут сопротивление, – опуская взгляд, пояснил Матаафа. – Гладить по голове в таком случае нельзя, Тузитала.
– Если бы без крови… – задумчиво проговорил Стивенсон. – Тогда восстание явилось бы своеобразной демонстрацией… Тогда… тогда мне всё было бы понятно…
– Тузитала боится крови? – осторожно полюбопытствовал Матаафа.
– Кровь за кровь – вот чего я боюсь, – ответил Стивенсон. – За кровь европейца…
– Понимаю, – кивнул головой Матаафа. –
Матаафа поднялся, подошел к Стивенсону и, склонясь над его койкой, шепотом спросил:
– Тузитала с нами?. Душой и сердцем? Тузитала скажет нам: с богом?
– Скажу всегда, – с предельной сердечностью проговорил Стивенсон и поцеловал Матаафу в лоб. – И моя жизнь – ваша, мой друг. Я всё сказал. Я предупредил. Я за вас, за вашу свободу. Дай бог вам удачи!
Он тряхнул колокольчиком. Вошел Сосима.
– Завтрак, – приказал Стивенсон.
Сосима вышел. Спустя минуту в дверь постучали и в кабинет вошел Ллойд. Он поклонился Матаафе и, взглядом попросив у отчима разрешения, сел в кресло рядом с Матаафой, который, увидев пасынка Тузиталы, снова занял свое место и весь как-то насторожился.
Ллойд не любил его и не скрывал этого. Матаафа догадывался о неприязненных к нему чувствах пасынка своего друга, но, видимо, это нисколько не волновало его. Не волновало, впрочем, только внешне. Матаафа даже стал напевать что-то, какой-то популярный английский мотив; его подхватил и Стивенсон. Ллойд укоризненно покачал головой.
– Мой дорогой Льюис хочет убить себя, – глухо и хмуро сказал он, косясь на Матаафу. – Вы должны лежать и не разговаривать, – продолжал он более глухо и недовольно. – Вы забыли, что сказал доктор. Я должен напомнить вам о том, что…
– Мой дорогой Ллойд, у меня прекрасная память, – отозвался Стивенсон, откидываясь на подушку и подкладывая под голову руки. – Мой друг Матаафа вылечил меня.
– Хотел бы я знать, чем именно, – раздраженно буркнул Ллойд и, сняв очки, принялся протирать стекла папиросной бумагой.
– Осторожнее, ты раздавишь их, – заметил Стивенсон. – Мой друг Матаафа заговорил мою болезнь. Чем и как? Тебе, человеку здоровому, этого не понять.
– О, не понять! – поддакнул Матаафа и снова забубнил ту же песенку.
– Я всё понимаю, – сказал Ллойд и надел очки.
– Ллойд! – строго произнес Стивенсон. Взгляд его потемнел. – Слева от тебя сидит вождь племени Самоа – король Матаафа. Он побольше всех других королей и их супруг. В его присутствии люди стоят, запомни это, очень прошу! Если лежу я, то только потому, что у меня нет сил на то, чтобы стоять.
Ллойд стремительно поднялся с кресла и вышел, оставив дверь открытой.
Глава вторая
Очень серьезные дела
Вдруг ни с того ни с сего перестали посещать Стивенсона консулы, а Фенни – их жёны. Слуги в Вайлиме подтянулись, в них появилось что-то военное, не
– Что это? – спросила Фенни своего сына.
Ллойд многозначительно улыбнулся, поиграл глазами за толстыми стеклами очков и ничего не ответил.
– Где вы бываете утром и вечером? – спросила Фенни слуг.
Ответил за всех Сосима:
– Уходим и приходим, Тузитала разрешил.
Фенни обратилась к мужу:
– Мистер Тузитала! На острове происходят непонятные вещи: по ночам стрельба, утром и вечером у нас нет слуг. Третью неделю мы не видим у себя гостей…
– Это очень хорошо, – ответил Стивенсон. – Гости мешают мне работать, – ведь я, Фенни, работаю главным образом не тогда, когда диктую, а когда накапливаю слова для диктовки. Ночная стрельба… это, должно быть, действие вулканов. Надо ждать извержения лавы, моя дорогая. Слуги… это их частное дело. Они влюблены, Фенни. Они ходят на Свидания.
– Сосима женат, – возразила Фенни.
– Значит, он изменяет своей жене, – нашелся Стивенсон.
Фенни перестала расспрашивать. «Упрям, как все бритты», – подумала она. Ллойд всё чего-то ждал и подозрительно косился на отчима. Однажды он, гуляя в банановой роще, случайно увидел такую картину: на круглой площадке, заросшей гигантскими папоротниками, с луками и колчанами, со стрелами в руках ползали по земле туземцы и что-то говорили друг другу на своем языке. Три всадника с карабинами за спиной отдавали приказания ползающим, и те вскакивали, строились, бежали, ложились, натягивали тетиву своих луков и метко пускали стрелы в ствол кокосовой пальмы.
«Черт их знает, куда они еще пустят свои стрелы!» – подумал Ллойд и ползком выбрался из рощи, вздрагивая и ежась, когда несколько стрел, пущенных искусными руками, со свистом неслись неподалеку от него. «Дьяволы! – ругался Ллойд. – Они тут, чего доброго, Конвент организуют и всех аристократов на пальмах повесят!»
По вечерам верхом на Бальфуре уезжал куда-то и Стивенсон. Ллойд не раз видел его в компании с Матаафой и его приближенными. Ллойд говорил Фенни:
– Если мой дорогой Льюис умрет раньше меня, я буду обязан писать его биографию. Она пестра до поездки на Самоа и весьма основательно припахивает сумасшествием с января нынешнего года.
– Луи романтик, – ухватилась за свой любимый довод Фенни. – Он хочет жить так же, как и герои его книг. Он вообразил себя корсаром. Он смелый человек, Ллойд. Надеюсь, ты не будешь спорить.
– Не спорю, мама, нет, всё так, – согласился Ллойд. – Он романтик, и потому-то я люблю его. Но мне кажется, что он начинает любить грубую реальность. Она погубит его. Да неужели ты не понимаешь, что происходит?
– Всё понимаю, – сказала Фенни. – Луи вскоре будет выслан отсюда, да и мы все уедем в Америку или Европу. Я умру здесь, и очень скоро, Ллойд. Мне очень нехорошо, тоскливо…