Под флагом ''Катрионы''
Шрифт:
Ллойд усмехнулся:
– Если бы он понимал, мама, он не дружил бы с твоим мужем. Перед нами два романтика, и один из них – держу пари – поднимет восстание, а другой слепо поддержит его.
– Луи? Поддержит? – хватаясь за голову, произнесла Фенни.
– Да, мама, – вздохнул Ллойд. – Это в его характере. Он встанет на защиту кого и где угодно, если только противная сторона опирается на оружие и прессу.
Ллойд добавил, что не так давно, всего какой-то месяц назад, английское правительство опубликовало закон, грозивший штрафом и длительным тюремным заключением
– Закон направлен персонально на моего дорогого Льюиса, – сказал Ллойд. – Он не догадывается, что, потворствуя стремлениям Матаафы, тем самым идет против английского правительства. Я понимаю, моим дорогим Льюисом руководят соображения этического характера, это так, но всё то, что происходит на острове, есть грязнейшей воды политика.
– Что же будет, Ллойд? Это ужасно!
– Будет резня; твоего мужа могут арестовать и заточить в тюрьму. Там он, кстати, получит недостающие ему материалы для своего романа о французе, который совершил побег из эдинбургской тюрьмы.
– Кажется, мы напрасно поселились здесь, – упавшим голосом проговорила Фенни.
Ллойд только развел руками и произнес:
– Моему дорогому Льюису весь мир чужбина. Его отечество – Шотландия.
… Матаафа пожал Стивенсону руку и без приглашения опустился в кресло. Слуги и вождя и владельца Вайлимы почтительно опустили руки, головы и взгляд, что-то пробормотали на своем родном языке и, пятясь задом, вышли из кабинета.
Стивенсон предложил гостю папиросу. Матаафа закурил, ожидая вопросов: вековая традиция и обычай запрещали вождям спрашивать о чем-либо белых.
– Как дела? – начал беседу Стивенсон. – Мой друг Матаафа выглядит грустным, невеселым. Может быть, он хочет вина?
– Матаафа счастлив видеть Тузиталу, – ответил вождь густой, рокочущей октавой. – Его бог и мой бог послали Тузиталу на утешение и радость людям. Сердце Матаафы принадлежит Тузитале. Дела идут хорошо.
На, этом закончилась официальная часть – вступление к беседе сделано, от обращения в третьем лице можно переходить на обыкновенный человеческий разговор.
– Вам известно, мой друг, – Стивенсон поднял с подушки голову, взглянул в окно, сел на постели, – что я готов поддержать все ваши действия, направленные на то, чтобы коренному населению Самоа жилось лучше, чем сейчас.
– Тузитала сделал очень много хорошего для моего народа, – отозвался Матаафа и по-европейски приложил руку к сердцу. – Мой народ в рабстве у белых, – продолжал Матаафа. – На Самоа три консула, один из них хороший человек, два других – плохие люди. Я долго думал, Тузитала, о том, что моему народу нужно напугать консулов.
– Напугать консулов? – удивился Стивенсон. – Для чего?
– Они представляют собою власть, – ответил Матаафа. – За их спинами стоят правительства. Но правительство – это очень большая сила, а консул – очень маленькая. Свергнуть эту силу, и тогда…
– Тогда?.. – насторожился Стивенсон и тотчас же протестующе поднял правую руку, одновременно требуя этим жестом полного внимания к тому, что сейчас будет сказано. –
– Возможно, – упрямо мотая головой, произнес Матаафа. – Нужно перетянуть на свою сторону экипажи всех трех крейсеров – английского, немецкого и американского.
– Это невозможно? – спросил Стивенсон.
– Это невозможно, – ответил Матаафа. – А потому следует прибегнуть к мерам крайним. Я уже говорил о них: нужно испугать консулов. Они начнут метаться. Белые из-за океана пойдут на уступки. Моему народу сразу станет легче, Тузитала.
– Глупости, – сердито проговорил Стивенсон, – Матаафа плохой политик, он забыл о военных кораблях, хорошо вооруженных и готовых в любую минуту закидать остров снарядами.
– Не посмеют, – вздохнув, произнес Матаафа и вздохнул еще раз.
Стивенсон улыбнулся; он хорошо понимал, что означают эти вздохи.
– Все три крейсера откроют огонь и перестреляют восставших, – сказал Стивенсон. – «Не посмеют!» Какая наивность! Туземцы будут убивать белых, а музыка на кораблях тем временем исполнит английский, американский и немецкий гимны! А потом матросы будут плясать.
– Я обязан начать, Тузитала, – тихо, доверительно проговорил Матаафа, прикрывая рот рукой. – Восстание должно начаться, Тузитала! Терпеть нет сил.
– Вы проиграете, мой друг, – твердо и строго произнес Стивенсон.
– Возможно, но с нами Тузитала, и этого достаточно, чтобы верить и надеяться, – тоном не менее твердым и строгим сказал Матаафа. – Может быть, мы и проиграем, но те, которые восстанут после нас, наверное победят. Мы…
– Оружие у вас есть? – перебил Стивенсон.
Матаафа ответил, что все повстанцы снабжены карабинами, пистолетами и своим национальным оружием. Число воинов приблизительно около тысячи человек. Основной принцип восстания – внезапность. Связать белых – не всех, но наиболее вредных и опасных, уйти в землянки, и пусть стреляют все корабли на свете! Что они сделают?
– Они высадят десант и расстреляют туземцев, – сказал Стивенсон. – Не всех, но наиболее вредных и опасных. – Он посмотрел Матаафе в глаза и улыбнулся. – Зачинщика восстания повесят, меня прогонят отсюда.
– Тузитала не пострадает, о Тузитале мы уже подумали, – погрозив Стивенсону пальцем, проговорил Матаафа. – Меня не повесят, – какой смысл делать из меня мученика?
– Всё это так, мой друг, но не слишком ли всё это рискованно?
– Очень рискованно, Тузитала, – оживился Матаафа, – но отступать уже поздно. План готов, остается действовать.
Матаафа кратко изложил подробности плана: Вайлима явится центральной точкой, от которой радиусами разбегутся отдельные группы повстанцев. Оружие заблаговременно будет спрятано в служебных помещениях Вайлимы. Начало восстания – полночь. Ракета.
– Ракеты не надо, – поморщился Стивенсон. Он хотел еще раз сказать, что не надо и восстания, но решил выслушать до конца Матаафу. Следовало, может быть, только корректировать его, побивать фактами, иронией, а там…
– Ракета не одна, а две, – уточнил Матаафа. – Зеленая для начала, красная для крови.