Под грифом правды. Исповедь военного контрразведчика. Люди. Факты. Спецоперации
Шрифт:
В конце августа 1955 года Попов получил назначение в ГДР, в город Шверин. Узнав об этом от Коханек, состоявшей в переписке с Поповым, Гроссмэн в январе 1956 года делает попытку связаться с ним. Для этого он направляет в Шверин женщину-связника. Опознав Попова по внешним приметам, женщина подошла к нему на улице и произнесла с трудом заученную фразу (русским языком она не владела), служившую паролем: "Вы "Макс"? Вам привет из Берлина от Гроссмэна". Пароль не сработал: мотив обращения показался Попову неубедительным. Опасаясь провокации, он не рискнул раскрыть себя и сказал, что никакого Гроссмэна не знает. Женщина растерялась и поспешно отошла.
Спустя несколько дней та же женщина, обогнав Попова, когда он в обеденный перерыв направлялся домой, опустила в его почтовый ящик конверт — послание от Гроссмэна, предлагавшего Попову в назначенное время быть у фотовитрины Дома дружбы, где его будет ожидать связник. Гроссмэн просил собрать
В заключение письма Гроссмэн настаивал на желательности приезда Попова в Западный Берлин. Если же в связи с осложнениями на демаркационной линии или по иным уважительным причинам Попов не сможет прибыть на встречу, он должен будет отправить по указанному адресу письмо или открытку на имя Вернера Краббе, "надежного немца", преподавателя техникума, проживавшего в пригороде Восточного Берлина. Содержание письма должно быть дружеским, произвольным. Указание в нем на болезнь самого Попова будет означать, что с ним все в порядке, но в ближайшее время в Западный Берлин для встречи с Гроссмэном он явиться не сможет. Письмо следует подписать условной фамилией "Герхард Шмидт". Послание Гроссмэна было выдержано в тоне хотя и спокойном, но достаточно безапелляционном.
"После того как Гроссмэн установил мое присутствие в Шверине, — заявит Попов на следствии, — я понял, что отступать уже поздно, и стал беспрекословно выполнять все его распоряжения".
Встреча с человеком Гроссмэна, назвавшим себя Германом Радтке, состоялась в один из мартовских дней 1956 года. Радтке передал Попову открытый конверт с деньгами (восточные и западные немецкие марки), запечатанное письмо Гроссмэна, несколько листов чистой бумаги и пробирку с пилюлями — копирку для нанесения тайнописи и таблетки для ее проявления.
Попов встречался с Радтке несколько раз — в Шверине и Гюстрове, в ста километрах от Шверина. Явки в Гюстров были перенесены по требованию Гроссмэна: в этом городе проживали родственники Радтке и, следовательно, его периодическое появление там не могло возбудить подозрений. Связник ни разу не ушел от Попова с пустыми руками.
В июне 1957 года Попова перевели на работу в Восточный Берлин. Через некоторое время он посетил Западный Берлин и поблизости от театра Шиллера по телефону, который сообщил ему связник, позвонил Гроссмэну [4] . Очень скоро тот подъехал на своей машине к театру и оттуда привез Попова на конспиративную квартиру по Лютцензеештрассе, 3, где с этих пор проходили все их конспиративные встречи вплоть до отъезда Попова в ноябре 1958 года в СССР. Они встречались почти каждый месяц: в июле, сентябре, октябре и ноябре. На одной из явок осенью 1958 года присутствовал представитель ЦРУ, специально прибывший для этого из США. По тому как он, включившись в разговор, взял инициативу в свои руки, как ставил вопросы и формулировал задания, как при этом вел себя Гроссмэн, Попов понял, что этот человек — один из руководителей Гроссмэна и, видимо, немалого ранга. Его приезд в Берлин, по словам Гроссмэна, был вызван желанием поближе познакомиться с Поповым как источником важной информации в военной области и лишний раз дать понять, как высоко ценят его в штаб-квартире ЦРУ.
4
К этому времени и Гроссмэн перебрался в Берлин из Вены. Похоже, его перевод был связан с необходимостью дальнейшей работы с Поповым.
За время работы с Гроссмэном в ГДР Попов пополнил свой "черный список" новыми "подвигами" на ниве предательства. Выдал проходившего у него стажировку нелегала "Алешина", сообщив о том, что тот изучает радиодело и готовится обосноваться в одной из немецкоязычных стран. Оказал неоценимую услугу ЦРУ, провалив двух наших нелегалов — мужа и жену [5] . Раскрыл и другого нелегала — женщину, к сопровождению которой на Запад имел непосредственное отношение. Попов назвал Гроссмэну также адреса трех конспиративных квартир ГРУ: двух в Западном и одной — Восточном Берлине. Через Попова в руки американцев попала и другая важная оперативная информация: о структуре и деятельности зарубежных представительств ГРУ и некоторых его сослуживцах, занимавшихся вербовкой агентуры и выводом нелегалов за границу, о порядке оформления документов прикрытия для сотрудников, направляемых на нелегальную работу. Он сообщил, в частности, что двое его сослуживцев отмечены руководством ГРУ: первый за вербовку служащего паспортного отдела полиции ФРГ, второй за установление доверительных отношений с жителем Турции, перспективным в разведывательном плане. Проявив заметный интерес к этим сведениям, Гроссмэн просил Попова подумать над тем, не повредит ли ему, Попову, если они решатся "обезвредить" немца-паспортиста,
5
Подробности стали известны после разоблачения Попова: именно он в ноябре 1957 года обеспечивал выезд из ГДР в США жены нелегала нашей военной разведки, обосновавшегося в Нью-Йорке. По прибытии на место она оказалась вместе с мужем (как удалось установить в результате радиоперехвата) под интенсивным наружным наблюдением ФБР. Для ведения круглосуточной слежки за ними были использованы 22 бригады подвижного и стационарного наблюдения. Наружное наблюдение за собой женщина заметила еще на аэродроме в ФРГ, а затем и в Париже. Лишь с большим трудом нелегалов удалось вывезти из США в марте 1958 года.
6
Этот вопрос снова возникнет в переписке с Гроссмэном после возвращения Попова в СССР. Попов ответил, что американцы "могут действовать по своему усмотрению", его это "мало волнует".
В связи с предстоящим возвращением Попова на родину он был снабжен шифровальными блокнотами и новейшими средствами тайнописи [7] . Все это вместе с наставлениями о порядке и технике поддержания сношений с разведывательным центром США было заделано, по согласованию с Поповым, в тайники, искусно оборудованные в полой части спиннинговых катушек и охотничьем ноже (Попов был заядлым рыболовом и охотником); таким же тайником служил помазок для бритья.
Какое-то время после возвращения в СССР Попов продолжал работать на американскую разведку.
7
Тайнописная копировальная бумага, которую Попову вручили американцы, содержала химические соединения высокого качества, нам еще не известные. Во всяком случае, подобной бумаги у других американских агентов, разоблаченных в СССР, до тех пор не встречалось.
Пока не попал в поле зрения органов безопасности.
В январе 1958 года в Москву для работы в посольстве США в качестве атташе административнохозяйственного отдела прибыл владевший русским языком тридцатишестилетний американский гражданин Рассел Аугуст Лэнжелли. Свидетелям встречи на вокзале бросилась в глаза деталь — она-то, собственно, и послужила исходным моментом, с которого начала раскручиваться эта история: среди встречавших Лэнжелли посольских чиновников, вопреки обычно строго соблюдаемым субординации и "табели о рангах", оказался Римстэд, кадровый американский разведчик, занимавший пост первого секретаря.
Первые результаты установленного за Лэнжелли наблюдения, целью которого было выяснить его действительное положение в посольстве, давали мало оснований для подтверждения версии о его возможной причастности к разведке. Как можно было судить по отрывочным сведениям, этот преуспевающий дипломатический чиновник, старательно стремившийся вписаться в устоявшуюся жизнь посольства, заботливый отец троих детей и внимательный муж, вел — так казалось окружающим — весьма добропорядочный образ жизни. Во всяком случае Лэнжелли делал все, чтобы не дать повода заподозрить себя в чем-то неблаговидном.
Каждое утро, в одно и то же время, одним и тем же маршрутом он направлялся из дома № 118а по проспекту Мира, где ему была предоставлена квартира, в посольство; после работы, вечерами, совершал прогулки по городу, оживленно интересуясь его достопримечательностями; в хорошую погоду выезжал с семьей в живописные места Подмосковья. Как будто ничто не давало повода думать, что у Лэнжелли кроме обязанностей, возложенных на него как на атташе посольства, имеются какие-либо другие заботы. Но некоторое время спустя представление об этом человеке стало меняться.
На каком-то этапе Лэнжелли, видимо, решил, что ему уже удалось погасить интерес к себе со стороны органов безопасности и выйти из-под их постоянного наблюдения и контроля. Во всяком случае только этим можно объяснить наступившее заметное изменение в его поведении — он начал допускать действия, которые прямо или косвенно обличали его в принадлежности к разведке: подозрительно часто стал совершать ничем не оправданные прогулки по городу в часы, когда ему надлежало быть в посольстве при исполнении служебных обязанностей, — вещь дисциплинированному дипломатическому чиновнику не свойственная. Нередко во время прогулок его сопровождала жена, что можно было рассматривать как продуманное "прикрытие". Да и в самом посольстве он нечасто задерживался в своем кабинете в административно-хозяйственном отделе, проводя большую часть дня в том корпусе здания, где расположены кабинеты посла, советника, военных атташе и шифровальщиков. Не остались незамеченными и его частые общения с упомянутым выше Римстэдом. В общем, создавалось впечатление, что главным для Лэнжелли были отнюдь не хозяйственные дела.