Под игом
Шрифт:
Огнянов и доктор поняли, что они окружены, и перестали думать о бегстве; да о нем и нечего было думать.
Турки начали осторожно спускаться по обрыву под прикрытием камней и кустов. Их было человек сто.
Тропинка, пролегающая по долине, еще оставалась свободной.
— Рада, — сказал Бойчо, повернувшись к ней, — иди по тропинке и держись берега. — Но тотчас же страшная мысль омрачила его лицо, и он добавил: — Нет… лучше оставайся здесь…
Он прочитал в глазах Рады согласие.
— С тобой, с тобой,
И столько скорби, любви и жертвенной преданности светилось в ее глазах! Такая в них была готовность умереть! Огнянов и Соколов пересчитали свои патроны.
— Восемнадцать выстрелов, — сказал Соколов.
— Хватит, чтобы умереть с честью, — вполголоса промолвил Огнянов.
Сам Тосун-бей привел сюда свою орду, и сам ею командовал. Прежде чем подняться на обрывы, он закрыл выходы из долины и, таким образом, стянул железный обруч вокруг мятежников, точнее — мятежника, ведь Тосун-бей был убежден, что на мельнице скрывается один Огнянов.
Прежде чем дать приказ открыть стрельбу, Тосун-бей распорядился, чтобы осажденному крикнули по-турецки:
— Главарь бунтовщиков, сдавайся!
Но только скалы откликнулись гулким эхом на это предложение.
Рада забилась в угол, недвижная, онемелая.
— Крепись, Рада! — печально сказал ей Бойчо.
Она отозвалась на это только взмахом руки. Казалось, она хотела сказать: «В Клисуре, где я была одинока и отвержена, мне было очень страшно. Теперь мне не будет страшно умереть с тобой, потому что ты меня любишь… Вот увидишь!»
Огнянов понял этот мужественный немой ответ, и глаза его увлажнились.
Шли мгновения. Огнянов и Соколов, крепко сжав револьверы в руках, стали у стены так, чтобы укрыться от пуль. Они смотрели то на тот, то на другой обрыв: оттуда каждый миг можно было ожидать ружейных залпов.
Прошла минута. По-видимому, это был срок, данный Тосун-беем.
И вот загремели выстрелы с западного обрыва, потом с восточного и наконец из долины. Осажденные слышали, как над ними свистят пули, проникая сквозь дыры в крыше, сквозь щели в стенах; слышали, как эти пули ударяют о камень и, расплющенные, падают к их ногам.
Гул стоял в этой балканской долине.
Внезапно пальба прекратилась.
Стены мельницы, хоть и были полуразрушены, все же послужили укрытием для троих обреченных. Пока что пули не задели никого. Одна лишь Рада упала, потеряв сознание. Душевные силы изменили несчастной девушке. Косынка соскользнула с ее головы, и волнистые черные волосы рассыпались по ее плечам и по земле.
С минуты на минуту надо было ожидать нового залпа. Между тем Рада лежала в таком месте, куда легко могли попасть пули.
Огнянов наклонился и, взяв девушку на руки, отнес ее в дальний угол мельницы, наиболее защищенный от обстрела. Там он подложил ей под голову узел и попытался привести ее в чувство,
«Может быть, лучше мне самому убить ее?» — подумал он.
Не получая ответа из мельницы, осаждающие осмелели, спустились еще ниже по камням и приблизились ко дну долины. Все тесней стягивалось кольцо вокруг мельницы. Приближалась минута решительных действий.
— Сдавайся, бунтовщик! Ответа не последовало.
На мельницу посыпался град пуль. Огонь усиливался, и турки придвигались все ближе… Мельница молчала по-прежнему, и турки решили, что укрывшийся внутри мятежник безоружен. Пули все чаще ударялись о стены, наступление переходило в штурм.
Турки были теперь совсем близко. Настала последняя минута. Огнянов стоял у окна, доктор — у входа.
Товарищи переглянулись и одновременно разрядили револьверы в густую толпу врагов. Этот неожиданный ответ уложил на месте трех турок и показал неприятелю, какими силами располагает мельница. Турки поняли, что осажденный не один. Это их смутило, но только на мгновение. Клисурские победители с ревом кинулись к мельнице. Одни еще стреляли с обрывов, другие — уже из долины, целясь в оконные и дверные проемы, чтобы осажденные не могли высунуться и вновь открыть стрельбу по осаждающим. Это был уже настоящий штурм.
— Ну, доктор, придется нам сейчас умереть, брат. Прощай навеки! — сказал Огнянов.
— Прощай, брат!
— Доктор, ни один из нас не должен попасть к ним в руки живым!
— Конечно, Бойчо! У меня еще четыре патрона; один оставлю для себя…
— А я, доктор, оставлю два.
И Огнянов невольно обернулся к Раде. Она лежала все так же недвижно, но лицо ее теперь побелело как полотно; по ее груди медленно текла струйка крови, застаиваясь красными лужицами в складках платья… Шальная пуля попала в девушку рикошетом. Рада была уже мертва. Ее обморок перешел в вечный сон.
Покинув свой пост, Огнянов подошел к ней, преклонил колена, взял ее холодные руки в свои и долгим поцелуем приник к ее ледяным устам; он осыпал поцелуями и ее лоб и рану, на которой уже застывала кровь. Быть может, он что-нибудь сказал Раде, быть может, шепнул во время этих прощальных поцелуев: «До свидания в мире ином, Рада», — но если и так, слов его нельзя было расслышать из-за стрельбы за стеной, из-за ударом нуль внутри. Он покрыл ее своим плащом. Когда Бойчо выпрямился, по щекам его двумя струйками катились слезы.