Под крыльцом
Шрифт:
После утренней охоты он устраивался вздремнуть, отыскав пятно солнечного света. Потом снова шёл охотиться, а потом опять дремал на солнышке. Охота. Отдых. Охота. Отдых. Под конец дня Пак забирался в нору, сворачивался клубочком и засыпал до утра.
Когда всё идёт своим чередом, это неплохо. Это создаёт чувство уверенности. Каждый вечер Пак возвращался в нору и ждал, когда тёмная-тёмная ночь укроет его чёрным одеялом. Тогда он засыпал, зная, что солнышко непременно разбудит его рано поутру. Он знал это так же точно, как то, что вечером его обязательно убаюкает темнота.
Но однажды ночью он внезапно проснулся, проспав всего несколько часов. Он перевернулся на другой бок и растерянно моргнул. У входа в нору было светло. Что случилось? Неужели солнышко сегодня встало так рано? Почему оно появилось в такое странное время и в таком странном виде? Почему из золотого оно вдруг стало серебряным?
Взрослые и более опытные кошки конечно же сразу бы разобрались, в чём тут дело, но котёнок Пак ещё ни разу не видел луны. Ведь раньше по ночам он мирно спал под крыльцом покосившегося дома.
Серебристый свет, проникавший в норку Пака, так и манил наружу. Этот другой свет, непохожий на жёлтый свет солнца, завораживал котёнка. Пак совсем его не боялся. Он встал, потянулся и выглянул наружу. У него захватило дух. Весь лес был залит серебряным сиянием. Сквозь ветви деревьев он разглядел узкий серп молодой луны. Если бы Пак мог увидеть своё отражение, то заметил бы, что у него на лбу блестит и переливается точно такой же, но только совсем крохотный белый полумесяц.
Он подошёл к ручью и взглянул вниз на быстро бегущую воду. На её поверхности танцевали лунные лучи. Даже противоположный берег, обычно погружённый в темноту, был залит серебристым светом.
Вдруг у воды Пак заметил тёмную тень. Шёрстка у него на спине встала дыбом. Надо спасаться! Бежать! Скорей назад, в укрытие! Но тут он понял, что животное находится на том берегу ручья. Тогда он снова сел и стал наблюдать. Тень вплотную подошла к ручью, за ней другая, ещё и ещё…
Когда тени оказались у самой кромки воды, их вдруг осветил луч света. Опоссумы! Конечно же Паку доводилось раньше видеть опоссумов. Его даже чуть не назвали в их честь. У ручья был один опоссум побольше и двое совсем маленьких. Наверное, мама пришла на водопой с детишками.
В серебристом свете луны Пак смотрел, как всё семейство жадно пьёт солоноватую воду. Наконец мама-опоссум отошла от ручья и стала умываться, пока дети резвились, гоняясь друг за другом и поднимая фонтаны брызг. Они долго играли в салочки, бегали по берегу, катались по земле большим шерстяным клубком, потом вскакивали и принимались весело тузить друг друга. Они несколько раз с визгом пронеслись мимо своей мамы, которая закончила умываться, подозвала малышей и принялась чистить их. Пак сидел и смотрел, как она заботливо вылизывает их от кончика носа до кончика хвоста.
Он вдруг опять почувствовал нестерпимый зуд. Кожа под грязной, слипшейся шубкой отчаянно чесалась. Он почесал за ухом задней лапой, но это не помогло. Тогда он принялся кататься по земле, освещённой лунным светом. Ему так не хватало мамы, которая вылизала бы его своим шершавым языком. Ему не хватало сестрёнки, которая вылизала бы ему лобик и холку. Ему не хватало Рейнджера, который сразу бы отмыл его своим огромным языком. Для такого маленького котёнка это было всё равно что принимать ванну.
Паку так их не хватало!
Ему не хватало его семьи, его родных. Он посмотрел на серебристую воду, которая отняла у него маму. Он знал, что мама исчезла в ручье. Но это знание не могло его утешить. Он снова взглянул на тот берег. Где же они? Где Сабина и Рейнджер? Наверное, они тоже волнуются о нём, скучают по нему. Почему же Рейнджер ни разу не позвал его? Почему он не залаял, не завыл, не запел свой собачий блюз? Если бы Рейнджер подал голос, Пак тут же отыскал бы их.
Мама-опоссум закончила умывание, подозвала детишек, и они все вместе направились обратно, к тёмному густому лесу.
А в это время на том берегу ручья, там, где посреди леса стоял покосившийся дом, Сабина выскользнула из-под крыльца и взглянула в ночное небо. Она смотрела на узкий серп луны. Он висел посреди чернильно-чёрного неба, и от него струился яркий серебряный свет.
«Пак», — подумала она.
Серебристый полумесяц напомнил ей о Паке.
Гнев похож на грозовую тучу. Гнев отбрасывает тень, которая накрывает всё кругом, гнев припорашивает всё тонким слоем чёрного пепла. Тысячу лет назад Праматерь, охваченная гневом, смотрела с другого берега ручья на Ночную Песню, Зоркого Сокола и их маленькую дочку. Они стояли втроём, обнимая друг друга. Если бы Праматерь не была ослеплена гневом, она, быть может, смогла бы заметить что-то новое, и это новое могло бы принести ей много радости.
Если бы Праматерь была спокойнее и мудрее, она бы поняла, что беспокойство, возникшее у неё при виде девочки, — это начало новой любви. Нежной любви бабушки к внучке, любви столь же древней, как деревья, и ветер, и звёзды. В тот момент она могла бы ещё передумать. Она могла бы повернуть назад и возвратиться в своё тёмное логово возле заболоченной протоки. Она могла бы порадоваться за дочь, которая счастлива со своей семьёй. Она могла бы смягчиться, могла бы простить, могла бы уйти, прошептав на прощание:
— До свидания! Счастья тебе, любимая!
Она могла бы выбрать любовь.
Но Праматерь давно позабыла о любви. Так давно, что даже не узнала её, когда та вдруг охватила её при виде дочки и внучки. Праматерь пожирало эгоистическое желание. Ненасытное желание безраздельно завладеть Ночной Песней.
Её массивное тело свернулось тугим кольцом, словно гигантская пружина в часовом механизме, готовая в любой момент распрямиться для удара.
На том берегу трое, взявшись за руки, повернулись и пошли прочь от ручья. Прочь от Мокасиновой Праматери.