Под крыльцом
Шрифт:
Что-то было не так.
Не так, как надо.
Что-то случилось —
и на земле, и на небе.
От этого птицы перестали петь.
Всё не так.
Коленки у неё задрожали, в груди похолодело.
Она снова услышала отца.
Что-то случилось с мамой. С её доброй, красивой мамой, которая так ласково гладила её нежными руками, укачивала по вечерам и пела ей чудесную колыбельную. Мама. Где же она? Девочка обернулась и посмотрела на огромный горшок, который накануне сделала для неё Ночная Песня. Подарок от мамы ко дню рождения — прекрасный горшок, разукрашенный сотней полумесяцев. Девочка подошла к нему и попыталась его поднять. Она не хотела отправляться на поиски мамы без него. Нужно взять с собой горшок. Она обняла его обеими руками и постаралась оторвать от пола. Горшок был очень тяжёлый, но она собрала все силы, и ей удалось поднять его.
— Скорее! — сказала она себе. — Скорее! Мне нужно спешить!
Она вышла из хижины, прижав к груди гладкий прохладный горшок. Она старалась идти как можно быстрее, но тяжёлая ноша замедляла её шаг. К тому же она боялась разбить своё сокровище. Малышка со светящейся кожей ступала очень осторожно, чтобы не уронить горшок, сделанный для неё мамой. Только не уронить! Она шла к ручью.
Птицы кружили над ней. Она слышала, как они бьют крыльями, то падая камнем вниз, то взмывая вверх, прямо под облака. Горшок с каждым шагом становился всё тяжелее.
Наконец, добравшись до кромки воды, она опустила свою ношу на мягкий песок. Она глубоко вздохнула и посмотрела на бегущую воду. Возле ручья были залежи красной глины — той самой, из которой был сделан горшок.
Её горшок, подаренный на день рождения.
Она взглянула на него и залюбовалась крутыми гладкими боками, ровными, чёткими линиями и красотой орнамента.
Красотой Мокасиновой Праматери.
До неё снова донёсся голос отца. Он звал маму.
Всё было не так.
Не так, как надо.
Всё не так с ручьём.
И с песком, на котором стоял горшок.
И с молчаливо кружащими птицами.
Где же мама?
Маленькая девочка, светящаяся малышка, стала ходить вдоль кромки воды, присматриваясь и прислушиваясь. Мама, должно быть, неподалёку. Она должна быть здесь, рядом. Мама! Где-то в лесу раздавался голос отца. Что же всё-таки случилось с птицами? Возле её ног с мерным шумом струилась вода.
Она снова взглянула на горшок, и в этот самый миг на него упал тоненький солнечный лучик, осветивший портрет Праматери. Горшок, сделанный матерью в подарок любимой дочери. Горшок необычайной красоты. Такой же красивый, как мама. Как птицы. Как деревья. Как Мокасиновая Праматерь, выгравированная на гладкой глиняной стенке.
Тут солнце зашло за тучу, и лучик погас. Девочка вздрогнула. Всё было не так.
— Мама! — крикнула она, и этот крик наполнил лес, перелетел на другой берег ручья, пронзил непроходимую чащу и долетел до самого сердца топкой трясины.
— Мама!
Крик прозвенел над верхушками деревьев, над илистой водой протоки, скользнул по крыльям беззвучно круживших в небе птиц. Она звала и звала, но мама не откликалась. Наконец она умолкла, глядя на быстро бегущую воду солёного ручья.
Влажная глина на берегу. На ней остались следы. Знакомые следы. Ну конечно же! Это были следы её мамы. Девочка опустилась на колени и стала рассматривать глину. Её мама шла к ручью. Она прошла здесь, по этой сырой глине. Вот здесь она подошла к ручью, как раз там, где его русло изгибалось, там, где вода билась о берег. Здесь она вошла в ручей. Следы обрывались возле воды.
Девочка поднялась с колен и снова стала звать, но на этот раз не маму, а отца.
Зоркий Сокол замер и прислушался. Кажется, кто-то его окликнул. Сердце чуть не выпрыгнуло у него из груди. Это она! Его любимая жена! Она нашлась. Она звала его. Ну конечно, это её голос. Скорее! Он должен как можно скорее отыскать её.
— Я здесь! — громко крикнул он.
Он ждал ответа, он надеялся услышать её голос. Голос Ночной Песни. Но ответом ему была тишина. Он слышал только шум крыльев. Этот птичий дозор беспокоил его. Он прижал ладони к ушам. Откуда раздался голос Ночной Песни? Неужели ему всё это померещилось? Он стоял очень тихо и слушал. Вдруг голос прозвучал снова. Тоненький, жалобный голосок.
Его дочка! Она проснулась и зовёт его. Как он мог оставить её совсем одну в хижине? Зоркий Сокол бросился к деревне. «Скорей назад! — подгонял он себя. — Назад к дочке, к моей светящейся малышке, которая осталась дома одна!» Он снова услышал её испуганный голос и побежал ещё быстрее.
Он выбежал из леса и увидел её. Она стояла на берегу ручья. Её кожа светилась в утренних лучах, птицы вились над её головкой, как живой венок. Его сердце сжалось: она была такая хрупкая, такая беззащитная! Он подошёл к ней, взял её на руки и прижал к груди. Светящаяся крошка, его дочка. Дочка Ночной Песни.
Всё было не так.
Не так, как надо.
Это чувствовалось в утреннем воздухе.
И в кружении птиц.
Они чувствовали это кожей.
И каждой клеточкой тела.
На берегу солёного ручья стоял отец, крепко прижимая к груди маленькую девочку, которая светилась в лучах восходящего солнца. Девочка прижалась к нему, обхватив его руками за шею. Над ними молча кружили птицы.
Наконец он опустил её на землю. Она взяла отца за руку и повела к тому месту, где были следы. Зоркий Сокол сразу узнал их. Это были следы его жены. Но рядом с ними он увидел ещё кое-что, и, увидев это, он отступил на шаг и вскрикнул:
— Нет! Неужели… — Он снова вгляделся в песок и, схватив дочь за руку, прошептал: — Нет… Только не это…
На песке рядом со следами Ночной Песни отчётливо виднелся извилистый отпечаток огромного змеиного тела.
Древний, доисторический лес старше легенд и преданий. Когда-то давным-давно в нём росли гигантские папоротники. Они были так велики, что их острые листья упирались прямо в небо. Когда-то в этом лесу бродили динозавры и мамонты. Но даже в те незапамятные времена, когда море только что отступило от земли к югу и образовало Мексиканский залив, в этом лесу уже жили кошки. О них могли бы поведать деревья, если бы кто-нибудь понимал их язык. Деревья рассказали бы о саблезубых тиграх с клыками острыми, как клинки. Не одну тысячу лет раздавался их грозный рык здесь, в непроходимой чаще. Здесь они охотились, здесь среди папоротников подрастали их тигрята. Саблезубые тигры вымерли, от них остались только окаменелые останки.
На смену им пришли гибкие пантеры, ягуары и длиннохвостые кошки — марги. Теперь их почти не осталось. Они переселились в другие леса, бежали на юг, в Мексику, спасаясь от охотников и браконьеров, которые гонялись за их ценным мехом. Теперь даже рысь встретишь нечасто, не говоря уж о пумах, которые стали в этих местах настоящей редкостью.
Деревья очень скучают по большим кошкам, по ягуарам и пумам. Деревья любят кошек, которые трутся и точат когти об их стволы. Деревьям нравятся острые кошачьи когти и их мягкий мех, им нравится слушать их нежное мурлыканье, когда в жаркий полдень они дремлют, забравшись на толстые ветви.