Под крыльцом
Шрифт:
И тут он услышал сзади шелест крошечных крыльев. Он оглянулся. Это была она.
Птичка колибри.
Вот она совсем рядом.
Промелькнула… блеснула на солнце… и пропала.
Тысячу лет назад на том же месте у лесного ручья вдоль берега неслышно скользила Праматерь, отправившись на поиски своей внучки, светящейся малышки.
Она увидела большой глиняный горшок, стоящий у ручья. Солнце освещало его, на круглых боках прыгали солнечные зайчики. Праматерь внимательно посмотрела на горшок. Она уже видела его несколько дней назад, когда первый раз пришла сюда, чтобы забрать с собой Ночную Песню. Видела, как все трое —
Это был горшок необыкновенной красоты и совершенной формы. Он был верхом изящества и гармонии. Большой и вместительный горшок, который бы отлично пригодился в хозяйстве. В нём можно было хранить ягоды и зерно, в него можно было наливать воду. А ещё им можно было просто любоваться. Праматерь обратила внимание на то, как искусно он сделан, как красиво разукрашен полумесяцами под самым ободком.
Но что это? На круглых боках глиняного горшка была изображена змея. Это надо было рассмотреть как следует.
Праматерь приподняла голову, высунула язык и провела им вдоль выгравированных линий, потёрлась о них носом. И тут знакомый запах ударил ей в ноздри. Ночная Песня! Её присутствие отпечаталось и навеки застыло в твёрдой обожжённой глине. Поразительно! Оказывается, этот прекрасный горшок сделан её дочерью! И она яростно зашипела:
— Ш-ш-ш-ш-ш!!!
Ночная Песня! Это из-за неё она стала бесконечно одинока. Ночная Песня бросила её. Не один, а целых два раза. Праматерь сделала стойку, высоко поднявшись на хвосте, и приготовилась разбить горшок — схватить его своими смертоносными челюстями и расколоть на мелкие кусочки. Она свернулась тугим кольцом, её ватно-белая пасть заполнилась горьким ядом. Каждая её мышца была предельно напряжена.
Этот горшок был её врагом. Горшок, который сделала Ночная Песня. Горшок, на котором она обнаружила свой портрет. Она изготовилась к броску, широко раскрыв свою ватно-белую пасть…
Но в тот момент, когда всё её тело напряглось для удара, кто-то схватил её сзади за горло. Чья-то сильная рука сжала ей шею словно тисками.
Из её пасти брызнула ядовитая слюна. Праматерь давилась и кашляла от удушья. В тщетных попытках освободиться она извивалась, била хвостом, но железная хватка не ослабевала. Она почувствовала вкус собственного яда, который скопился на её чёрном раздвоенном языке. Капельки смертоносной жидкости скатывались на её блестящую чешую, яд тонкой струйкой стекал по её телу. Она снова принялась извиваться. Горло сдавило ещё сильней.
И тут она услышала хрипловатый мужской голос.
— Попалась! — сказал её мучитель.
Она сразу же поняла, кто он. Зоркий Сокол.
Он повернул её к себе, и её глаза оказались прямо напротив его глаз. Он держал её в вытянутой руке, на большом расстоянии от себя. Это была не лишняя предосторожность. Он держал её так, что она не могла дотянуться до него. Она не могла ничего поделать. Он держал её мёртвой хваткой. Она видела золотистые искры, которые вспыхивали в его тёмных глазах, и перья цвета меди у него в волосах. «Нет, — подумала она, — это не простой смертный!»
Глядя ей прямо в глаза, он заговорил:
— Где они? Что ты с ними сделала?
— Ночной Песни больше нет, — ответила она и, помолчав, добавила: — Тебе её больше не видать!
На мгновение его глаза словно подёрнулись пеплом, но только на одно мгновение. И тогда она сказала, чтобы
— Слишком поздно. Ночная Песня потеряна для тебя. Ты опоздал!
Она думала, что, услышав это, он утратит присутствие духа, что он заплачет или лишится чувств, как это обычно бывает с людьми. Но вместо этого он ещё сильнее сдавил ей горло и начал яростно трясти её.
— Где малышка? Что ты сделала с моей дочерью?
И тут Праматерь поняла, что он в её власти: она может сделать с ним всё, что пожелает. Она солжёт ему, скажет что-нибудь такое, что он отпустит её. Тогда она разделается с ним и отправится на поиски своей внучки. Малышка… Скоро, очень скоро она заберёт себе его дочку!
Быть может, её коварный план и сработал бы, но Праматерь замешкалась, придумывая, что ответить Зоркому Соколу. А тот сжал ей горло с такой силой, что по её телу пробежала судорога и тяжёлый чешуйчатый хвост со свистом рассёк ему бедро.
Зоркий Сокол взвыл от боли. На его бедре открылась страшная рана.
Зоркий Сокол. Обезумевший от боли и горя мужчина — муж, потерявший любимую жену, отец, потерявший единственную дочь. У него больше не осталось ни надежд, ни слёз, ни снов.
Охваченный яростью и ненавистью, он подошёл к большому горшку, который сделала его жена для его дочери. Он поднял крышку и сунул Праматерь в горшок. С неистовой силой он мял, выкручивал и сгибал её огромное тело, пока не затолкал её в глиняную тюрьму. Он заточил её в глубокий горшок, предназначенный для свежей воды, ягод или речных раков, горшок, где можно хранить зерно или кукурузу, искусно украшенный горшок — подарок матери подрастающей дочке.
— Настал твой час! — крикнул Зоркий Сокол.
Он затолкал старую змею в красивый горшок и крепко-накрепко закрыл крышку. Чтобы крышка случайно не отскочила, он придавил её большим тяжёлым валуном, лежавшим возле самой воды.
А потом он начал рыть землю. Голыми руками он рыл вязкую, липкую глину, которой так много на берегах ручья, пока наконец не вырыл глубокую яму, где можно было похоронить горшок. И его страшную узницу.
Он опустил горшок на дно ямы и стал забрасывать его грязью и глиной. Он работал без устали и не заметил крохотной ранки на руке. Он чувствовал, как болит бедро, по которому Праматерь хлестнула чешуйчатым хвостом, но не обратил внимания на боль в руке, на опухшую кисть, на то, что боль и краснота дошли до запястья, потом до локтя, а потом и до плеча. Вскоре яд уже струился по его телу, проникая в артерии и вены, сливаясь с его волшебной кровью, — ведь в его жилах текла кровь Феникса, птицы Рух и божественного египетского ибиса Тота, кровь древних птиц, сказочных оборотней.
Он не заметил и ещё кое-чего — сосновой шишки, которая упала в выкопанную им яму. Этой шишке суждено было пережить жестокую засуху. От страшной жары шишка треснула и пустила корни в красную глину. Корни становились всё длиннее и толще, сплетались всё теснее и наконец обхватили глиняный горшок плотной сетью. Потом наверх пробился маленький зелёный росток, постепенно превратившийся в тонкий молоденький ствол. Деревцо изо всех сил тянулось вверх, к солнцу, становилось всё больше, всё мощнее. Этой сосне суждено было простоять здесь тысячу лет, пережить тысячи бурь и гроз. И вот однажды, во время страшной грозы, в неё ударила молния и расколола её ствол, на котором осталась широкая обугленная трещина, что шла от кроны до самых корней.