Под крылом ангела-хранителя. Покаяние
Шрифт:
Блаженство скоро кончилось. Вышел снова на Обь. Ветер понемногу стихает.
17.50. Прошёл речной знак «1805-й км.».
Иду вблизи обрывистого правого берега с нависшими над водой деревьями, подмытыми течением и готовыми рухнуть.
!8.00. Пристаю под глинистым обрывом у лесосклада. Беспорядочное нагромождение старых бревён и досок. Хватит дров для костра!.
Поднимаюсь на обрыв и ноги тотчас утопают по колена в мягком пушистом мху, покрытом неизвестными мне белыми цветочками, пахнущими хвоей.
На ровной местности редкие худосочные ёлки с подгоревшими снизу сухими стволами.
Вот оно, очарование Севера!
Неподалеку от меня высокий, красный, четырёхугольный знак, установленный для капитанов–речников.
Дождь перестал. Облачно. Всё в белесой дымке. Воздух сырой. Костёр развожу с трудом. Мокрая береста долго не загоралась даже от спецназовских спичек. Ставлю палатку, готовлю ужин: суп из пакета «Рисовый, с курицей», кисель «Клубничный», лапша «Роллтон».
Пасмурный и скушный выдался денёк.
Болят натруженные плечи, ноют суставы в локтях. Одно утешение: на сухом месте, на мягком мху, напоминающем перину, под песни «Радио России» отдыхаю я в тепле и сытости. Посвечивая фонариком, делаю пометки в записной книжке о пройденном пути, сверяюсь с картой.
Сине–фиолетовая ночь нависла над глухоманью тундры. Ещё один день плавания позади. Ещё на десяток–другой километров стала короче река–жизнь.
Однако, пора «включать машину времени». Закрываю глаза и мысленно нажимаю на пульте кнопку с надписью «Июль, 1965».
И… поехали!
У входа в здание Дальневосточного государственного университета, в фойе, в длинных коридорах его, устланных паркетными полами, толпятся озабоченного вида юноши и девушки с «дипломатами», сумками, портфелями, с тетрадками, книжками, блокнотами. Осаждают двери приёмной комиссии. Списывают с доски объявлений расписания консультаций и экзаменов. Суетятся, торопятся, спешат.
Абитуриенты…
Многие не поступят, но живут надеждой на золотые медали и хорошие знания. На удачные билеты и шпаргалки. На знакомства пап, мам и протеже влиятельных родственников. На взятки и дорогие подарки.
Толкутся простаки из деревенских школ в серых пиджаках и клетчатых рубахах, в скромных самошитых юбках и дешёвых кофтах — будущие педагоги: географы, литераторы, историки, биологи.
Бухают по коридорам кованые кирзовые сапоги солдат–дембелей, пожелавших стать физиками, математиками, океанологами.
Мягко ступают в лакированных кожаных туфлях франтовато одетые сынки высокопоставленных чинуш и парсоветских бонз, подавших заявления на юридический факультет, на отделения журналистики и востоковедения. Держатся высомерно и обособленно: сказывается барское воспитание, уверены, что займут прокурорские и судейские кресла, кабинеты редакторов и послов.
Цокают шпильками городские модницы — вчерашние десятиклассницы. Этим хоть куда — лишь бы студентками стать, а там… выйти удачно замуж, забросить диплом на пыльную полку.
А пока бойкие, пробивные мамаши, более уверенные в себе, чем ненаглядные чада, в чём–то убеждают их, утешают, нервно теребят платочки, заглядывают в двери приёмной комнаты, сверлят глазами проходящих преподавателей, доцентов, профессоров.
ДВГУ — «Alma mater» Владивостока, основан в 1920 году. Среди студентов Приморья известен под именем «Дуга». Поскольку женский пол заметно преобладает в стенах этого престижного учебного заведения, моряки, военные и горожане прозвали его «ЦПХ» — «Центральное п… хранилище».
Из этого неисчерпаемого кладезя образованных жён бравые женихи в погонах черпают невест и увозят туда, «где Макар телят не пас». Полярные снега Чукотки, сопки Камчатки и Курил для юных мечтательниц ещё впереди, и одна мысль гложет их: «Сдам или нет?»
Вот куда на неравную схватку интеллектуалов и профанов, эрудитов и тупарей, блатных и никому не известных простофиль направил я свои стопы прямо с морвокзала.
Во флотской форме и с коричневым дермантиновым чемоданом, преисполненный радостью долгожданной встречи с храмом наук, ввалился в кабинет секретаря приёмной комиссии, где, как скоро понял, меня не ждали. Сдерживаемая весёлость потухла во мне, лишь я переступил порог кабинета.
Тучная, необъёмная дама, холодная как глыба айсберга, встретила вынужденно–любезно со стандартной улыбкой на ледяном лице. Ответственное положение обязывало её держать на расстоянии штурмующих кабинет многочисленных просителей, намекавших на готовность предложить различные услуги в обмен на помощь при сдаче экзаменов.
— Молодой человек! Здесь не багажная кладовая! — охладила она мой пыл. Равнодушным тоном спросив фамилию, порылась в папках, нашла экзаменационный лист, не слишком почтительно подала мне. Да это и понятно: таких как я — в очереди не счесть, и все рвутся к ней со страстью голодающего получить хлебную карточку.
— Ну-с, молодой человек, желаю успешной сдачи экзаменов, — с холодной учтивостью проговорила она. — И впредь заходите без чемодана. — Ну-с, что ещё?
Я, не слишком полагаясь на свои знания, тяжело топтался на месте.
— Скажите, пожалуйста… Много желающих поступать на отделение японского языка? — неуверенно, извиняющимся тоном спросил я.
Громоздкий стул, принявший несоизмеримый с ним груз тела, резко скрипнул. На бесстрастном, ничего не выражающем лице дамы мучительно разошлись подведённые чёрным карандашом брови. В чертах его, в сжатых губах выразилось глубокое удивление наивностью сумасбродной идеи морячка подать заявление на самое престижное отделение. Блаженное неведение скромного абитуриента умилило её. Морщинки в тесной выемке между приподнятых грудей разошлись и подобрели. Тёмная синева пытливых глаз посветлела лазурью.
Наивность не порок, а свойство души, и потому неприступная наружность дамы сменилась выражением доброжелательности и снисходительности.
— Набираем группу из десяти студентов–японистов, — последовал ответ. — Подано четыреста с лишним заявлений. Конкурс более сорока человек на место.
— Так много? — совершенно растерялся я.
— Что делать? — развела руками секретарь приёмной комиссии. — Восток — дело тонкое. Все хотят стать дипломатами, военными атташе, консулами, послами.