Под крылом ангела-хранителя. Покаяние

Гусаченко Геннадий Григорьевич

Стало темно и тоскливо. Но тотчас зажглись первые звёзды. Мрак отступил под их дрожащим светом.

В просветах между стволами деревьев показалась луна. Её свет, просачиваясь сквозь листву, освещал берег и стоящий возле него плот, серебрился на воде. Выпутавшись из густых ветвей, она поплыла над рекой, отражаясь в воде.

В безветрии подрёмывали сосны. Их чёрное кружево из переплетающихся ветвей причудливыми узорами украсило посветлевшее небо. Листья ив, калины, черёмухи, шиповника отбрасывали белесые отблески.

Складки дыма мягко и причудливо

качались над затухающим костром.

Радость жизни… Дымок костра под открытым небом, усеянным яркими звёздами. Счастливое избавление из болотного плена. Ночная тишина, наползающая на заброшенный посёлок, чутко ловящая шорохи, всплески, шуршанья. Осторожные потрескивания сучьев. Шелест листьев и сухого камыша. Кружка с ароматным чаем. Жаркое пламя огня, освещающее палатку, отгоняющее комаров. Серп блестящей луны. Бледный свет Млечного пути. Жалобное попискиванье одинокого кулика. Сладкая истома блаженства.

Радость жизни и самое большое счастье — видеть мир, лицезреть белый свет. Любоваться голубым небом и плывущими по нему облаками, красивой бабочкой, порхающей с цветка на цветок, шоколадной шляпкой пузатого гриба–боровика, радугой, вставшей над лесом, умытым тёплым дождём, вечерним закатом солнца и всем прекрасным, что окружает нас.

«Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце». Екклесиаст, гл.2, (7).

Радость жизни — слышать пение птиц, жужжание шмеля, кряканье уток и курлыканье журавлей, журчание ручья и плеск волн, музыку и другие голоса и звуки, приятные душе и сердцу.

Радость жизни — не болеть, не испытывать жажды, голода и мучительных болей, чувствовать себя здоровым и ходить по земле, по лесным и горным тропинкам, по весеннему лугу, по зимнему саду, сидеть с удочкой по утру у сонного озера, белого от кувшинок, плести венок из ромашек, косить траву и складывать в стог душистое сено.

Радость жизни и великое счастье — дышать полной грудью чистым и свежим воздухом, быть свободным от плена и рабства, от начальников и пут домашнего бытовизма, от долгов и обязательств, от клятв и обещаний.

Радость жизни — слиться с Природой, ощутить себя её частицей, в уединении приносить молитвы Господу и в полном покое читать Библию, стараясь постичь величайшую мудрость слов, сказанных Христом и святыми апостолами.

Спросите слепого, глухого, безногого инвалида, парализованного человека, обречённого навсегда быть прикованным к больничной койке, если у вас достанет мужества спросить у них, что бы выбрали они между горами золота, бриллиантов и возможностью прозреть, слышать, встать с коляски, и выйдя ранним утром на улицу, воскликнуть: «Здравствуй, солнце! Я вижу! Я слышу!» И бегом припуститься босыми ногами по росистой траве. Что бы выбрали они?! А что бы выбрали вы, окажись, не приведи Бог, в их страдальческом положении мучеников?

Как жаль, что многие люди находят счастье в другом: в достижении власти и славы, в продвижении по службе, в деньгах и роскоши. Их цель — стать богатыми.

«Кто любит серебро, тот не насытится серебром; и кто любит богатство, тому нет пользы от того… Умножается имущество, умножаются и потребляющие его; и какое благо для владеющего им, разве только смотреть своими глазами… Сладок сон трудящегося, мало ли, много ли он съест, но пресыщение богатого не даёт ему уснуть… Есть мучительный недуг, который видел я под солнцем: богатство, сберегаемое владетелем во вред ему». Екклесиаст, гл.5 (9 — 12).

О роскошной жизни, о славе и, тем более, о власти я и не помышлял, учась в университете, хотя голова была частенько забита, как прокормиться, где подзаработать денег, чтобы купить в зиму тёплые ботинки. Для этого было много способов. Я мыл полы в кинозале «Комсомольца» после вечернего сеанса. Рисовал рекламы фильмов для кинотеатра «Владивосток». Работал сторожем в детском саду, разгружал вагоны и трюмы сухогрузов.

Однажды зимой, в трескучий мороз с ветром, надеясь получить рубль, я помог женщине, купившей стол в мебельном магазине, дотащить его до её дома и поднять на пятый этаж. Я дул на закоченевшие пальцы, стоя на лестничной площадке с надеждой на возможный чай и честно заработанный рубль. Она сказала: «Спасибо» и закрыла дверь. Просить постеснялся и, не солоно хлебавши, возвратился в общежитие, в которое к этому времени я уже переселился. Покинуть пустую квартиру добрейшей Евгении Дмитриевны пришлось вот по какой причине.

Возвратясь после лекций в дом на Партизанском проспекте, неожиданно и к своему удивлению, близкому к разочарованию, я застал в квартире новых квартирантов, друзей капитана первого ранга Говорухи. Жирный и толстый хомяк в погонах капитана второго ранга и подстать ему сильно располневшая жена. Комнаты уже были заставлены мебелью и вещами неожиданных соседей.

— Света, — подала руку для знакомства необъёмная женщина. — А это мой муж Эдик. Мы займём гостиную комнату. Будем жить здесь, пока лодка Эдика в ремонте.

Эдик оказался командиром подводной лодки — «букахи» проекта 641.

Света, недавняя выпускница пединститута и не работавшая ни одного дня, моложе супруга–подводника на пятнадцать лет.

Эдик часто возвращался домой поздно и вдрызг пьяным. Открывалась дверь, и он валился на пол в прихожей, рыгал, мычал и бормотал что–то нечленораздельное. Света с воплями и плачем елозила тряпкой по полу, убирая за ним. Потом вдвоём мы с трудом поднимали укачавшегося маримана с пола и укладывали на кровать.

И всё бы ничего, но я привёл к себе давнюю знакомую Раису Железную, приславшую мне любовное письмо накануне моего отъезда с Камчатки, в котором она выражала желание встретиться. Я не оценил заботу обо мне Валентины Михалёвой, жены китобоя, за любовные утехи обещавшей поить, кормить, обувать и одевать студента, и черти потащили меня к Раисе. Её муж Женька, моторист с пассажирского теплохода «М. Урицкий», ушёл на этом судне в Японию. Мы с Раисой развлекались сначала у неё дома, а потом поехали ко мне. В полночь ко мне в комнату вломился пьяный Эдик, включил свет и громовым голосом, как привык орать с мостика лодки на матросов, прорычал: