Под Луной
Шрифт:
– Мне рассказал об этом Владимир Ильич, – Троцкий чуть дернул губой, но это было единственное проявление эмоций, которое он себе позволил. – Я знаю, некоторые… товарищи… распускают о наших с Владимиром Ильичем отношениях вздорные, клеветнические слухи, но истина, Макс Давыдович, в том, что на самом деле нас связывали узы взаимного уважения.
Такая откровенность сначала показалась Максу чрезмерной, но в следующее мгновение он понял, что Троцкий не вербует нового клеврета, а строит отношения с важным союзником, с которым или откровенность за откровенность, или никак.
– У нас с Владимиром Ильичем давняя история взаимоотношений, так сказать. Бывало, спорили. Иногда остро и бескомпромиссно, но мы всегда исходили из мысли, что идейная борьба в партии не означает взаимного отметания, а означает взаимное воздействие. А с годами… Со временем мы научились не только уважать один другого,
– Так, – согласился Кравцов.
Эту особенность Ленина он помнил и ценил. Ульянов, как ни крути, являлся истинным социалистом. Он, похоже, искренне не понимал, что за дело, кто ты по происхождению – национальному ли, партийному. Главное, кто ты сейчас. С кем, и против кого.
– Вы знаете, что он хотел, чтобы я стал наркомом внутренних дел в первом послеоктябрьском правительстве? Я отказался. Он предложил наркомат внешних сношений… Но от Наркомвоенмора я уже не отвертелся. Так вот, попытки стравить нас, опорочить меня в глазах Ленина предпринимались постоянно и с невероятным упорством. Но тяжелее всего стало в двадцать первом. Тогда некоторые товарищи и под Владимира Ильича тихой сапой подкоп повели. Впрочем, это излишние подробности. Скажу вам, Макс Давыдович, правду: бывали и между нами периоды отчуждения. Не забывайте так же, что Ленин доверял Зиновьеву, с которым у меня нормальные отношения так и не сложились. Между тем, Ленин и Зиновьев были очень близки в течение длительного времени. Их имена связывали вместе не только друзья, но и враги. Такое не забывается… Вы знаете, что Сталина провел в Генеральные Секретари Зиновьев? Да, да! Из могилы, можно сказать, но так ведь и обстояли дела. Григорий Евсеевич опасался усиления моих сторонников в ЦК…
Троцкий помолчал, словно припомнив то время, но быстро вернулся к теме разговора.
– В октябре двадцать второго, уже после второго удара, – уточнил он, – мы много беседовали с Лениным на самые различные темы. Тогда, среди прочего, Владимир Ильич снова обратил мое внимание на вас, товарищ Кравцов, и кое-что рассказал, взяв с меня слово, сохранить это между нами. Как видите, я свое слово сдержал. Но теперь… если мы предполагаем работать вместе, то нам следует с этим определиться.
– Работать вместе? – уточнил Макс, ощущая странную смесь безумного интереса и раздражения.
– Что ж, – Троцкий отвел взгляд, встал из-за стола, поднес к губам стакан с чаем, но пить не стал, передумал. – Вы коснулись крайне болезненной темы, товарищ Кравцов. Трудной и неприятной, если говорить начистоту, но оттого, не менее актуальной. Настоящей, если хотите. Фракционная борьба, блокирование – в этом не было бы ничего плохого, если бы все это оставалось в рамках демократического процесса. Напротив, я всегда выступал за свободу выражения взглядов, за дискуссию, даже самую острую и нелицеприятную дискуссию. Владимир Ильич в этом смысле был так же привержен идеалам революционной демократии, как и я. Ленин всегда говорил, что до тех пор, пока оппозиция остается в рамках устава, она есть неотъемлемая часть партии, и никакие репрессии не могут быть применены к тем, кто открыто и свободно отстаивает свое мнение. Однако… Я думаю, вы прекрасно видите, что идейная борьба в партии постепенно, но определенно превратилась в борьбу группировок, в борьбу за власть. Ленин все это тоже видел, поверьте. Он… Его это беспокоило… мучило, как, впрочем, и многих других. Он искал способ сохранить единство в партии, что, в конечном счете, означало – единство ЦК. Осенью двадцать второго мы обсуждали с ним способы борьбы с государственным бюрократизмом, но в ходе обсуждения достаточно быстро оказались лицом к лицу с проблемой бюрократизма партийного. Конкретно, речь зашла о положении в Оргбюро и Секретариате ЦК. И тогда он спросил меня, "значит, вы предлагаете открыть борьбу не только против государственного бюрократизма, но и против Оргбюро ЦК?" Ну, что я должен был ответить? Мне ответ был очевиден, но, как выяснилось, Владимир Ильич понимал дело ничуть не иначе, чем я. "Пожалуй, что так", – ответил я. А он и не удивился. "Ну, что ж, – сказал он мне, – я предлагаю вам блок: против бюрократизма вообще, против Оргбюро в частности".
– А вы? – спросил тогда Макс, вспомнивший этот разговор, читанным им где-то когда-то в уже неосуществимом будущем.
– Я
– Его взяли с поличным мои люди во время беседы с председателем Сибревкома Лашевичем. – Ответил Кравцов. – Лашевич тут же сдал назад, объявив, что все это дело попахивает провокацией. Но Микоян, которому деваться было некуда, чистосердечно признался, что послан в Новониколаевск Сталиным с целью не допустить избрания на съезд сторонников Троцкого и Смирнова. Протокол допроса я доставил Владимиру Ильичу. Ваши сторонники на съезд прошли. Сторонников Зиновьева проредил в Питере Леонид Петрович. Результаты известны…
– И получается, что мы с Лениным сделали ровно то же, что собирались сделать Сталин и Каменев.
– Так, они, Лев Давыдович, и сделали, – пожал плечами Кравцов. – На двенадцатом съезде. Помните?
– Помню. Значит, готовы пойти на некоторые компромиссы?
– Уже пошел, – хмуро ответил Кравцов, закуривая.
– Знаю, – кивнул Троцкий. – И не вижу причин для самобичеваний. В конце концов, вы можете гордиться: идею противовесов, – губа Троцкого снова дернулась в раздражении, – предложили вы, а мы с Владимиром Ильичем всего лишь провели ее в жизнь.
– Вопрос можно? – спросил Макс.
– Ну, если мы вместе, не вижу причин отказывать, – улыбка у Льва Давыдовича получилась кислая, и Кравцов, кажется, знал, почему.
– Как вам удалось заставить ЦК принять "завещание Ленина"?
– Если честно, почти случайно, – Троцкий взял папиросу, закурил. – Практически чудо, – выдохнул он дым. – Случайное арифметическое большинство на пленуме ЦК.
– Почему вы отдали Сталину Совнарком?
– Он сложил полномочия Генерального Секретаря, уступив пост Смирнову. Мы не хотели открытого конфликта. Совнарком представлялся серьезной заменой, тем более что мне "предложили" ВСНХ вместо Наркомвоенмора. Грех было жадничать…
Видимо, солнце сместилось на небосклоне, или еще что, но оконное стекло потемнело вдруг, и в сизой полупрозрачной глубине возникло отражение. Кравцов всмотрелся в собственное лицо – ему редко приходилось видеть себя в зеркале, – и, в целом, остался увиденным доволен. Хорошее лицо, выразительное и не бабское, как у некоторых до времени погрузневших товарищей. Без лишнего жира и с той лаконичностью черт, что указывает обычно на присутствие характера и замысловатость жизненной истории. Лицо состоявшегося человека, солдата и революционера, каким он, как ни странно, себя теперь ощущал не только на людях, но и оставшись наедине с самим собой. Прошлое, потерявшееся в отмененном будущем, не довлело над ним, все дальше уходя в темные глубины забвения, но и не оставляло вовсе.
"Троцкист, – подумал он с неожиданным удивлением, рассматривая себя в призрачном зазеркалье плохого оконного стекла. – Ну, надо же, живой троцкист!"
Самое смешное, что – правда. И словцо такое, пущенное левой оппозицией, пошло ходить в последний год – поначалу, правда, только среди своих, то есть товарищей – по просторам Советской России, да и по существу определение было верным. Троцкист – сиречь сторонник Троцкого. А как еще следовало понимать едва ли не формальный союз, заключенный ими во время недавнего – вполне исторического – разговора? Что ж, факты упрямая вещь, но не союз с "иудушкой Троцким" на самом деле беспокоил Кравцова. Он знал цену ярлыкам и, если что и помнил отчетливо из своего вывернутого наизнанку прошлого, так это историю ВКП(б), читанную им – другим Кравцовым – в "Кратком Курсе" и вполне прочувствованную через историю собственной жизни. Детство Кравцова – не вообще детство, а годы сознательного дошкольного и раннешкольного существования – пришлось на последние деньки "оттепели". В букваре красовался портрет дедушки Хрущева, а по черно-белому телевизору шли фильмы, истинный смысл которых он понял много позже, когда их уже практически изъяли из показа. "По тонкому льду", "Тишина", "Чистое небо"… В книжках старшего брата, рассказывалось о замечательных героях Гражданской войны – Якире, Тухачевском, Блюхере, и взрослые во время застолий – приняв водки под винегрет или салат "оливье" – вспоминали войну и говорили страшные слова про тех, кто чуть не погубил страну. Отношение к Сталину было сложным. Его все еще боялись и скорее уважали, чем презирали, но при этом с гневом припоминали ему страшные годы репрессий. Кое-кто из друзей отца знал о чистках не понаслышке. Да и сам Кравцов-старший много чего рассказывал про лагеря и зеков. Он работал до войны на строительстве железной дороги на Русском Севере, там и повидал лиха.