Под Луной

Мах Макс

– Да, нет! – отмахнулся, спохватившийся, что "сказал лишнее", Кравцов. – Что ты! Что ты! Оставь это, Реш! Что за Каносса! Все в порядке!

Но было ли на самом деле "все в порядке?" Трудный вопрос. Не для него, положим, хоть он и не слишком страдал без привычного комфорта, но для многих, очень многих в партии – это был совсем непростой вопрос. Обстоятельства были понятны и простительны. Революция делалась с благими целями. Ее лозунгами являлись Свобода, Равенство и Братство. И Равенство, в частности, подразумевало, что никто никаких привилегий иметь более не будет. Это так, разумеется. С этим и не спорил никто. Кого не спроси, все – за. "За что боролись?!", собственно. Но, с другой стороны, пока они, революционеры, "бодались" с самодержавием, годами живя в нищем и полуголодном подполье, умирая от чахотки в тюрьмах, ссылках, а то и на каторге, куда загремели не одни только Дзержинский с Махно, другие – жили не тужили.

И это ведь не только обывателей касается. Тот же Красин или Луначарский – вполне свои, но тоже "по заграницам" не бедствовали, не вспоминая уже всуе вождей. А после Переворота? Вокруг война, глад и мор. Товарищи буквально горят на работе, не спят по двое-трое суток, работают за десятерых, гибнут безвестно в мятежах и военной смуте, как те же Нахимсон, Володарский или Шаумян. Так неужели не положен им – немногим тем, кто не сдался, а довел-таки дело до революции – усиленный паек и хорошее медицинское обслуживание, чтобы не умирали как Свердлов на боевом посту? Неужели не выделит им Советская Власть квартиры с телефоном, если уж должны они работать день и ночь? Самое грустное, что встречались и настоящие аскеты-бессребреники. Такие, что ничего им кроме победы мировой революции, вроде бы, и не надо. Среди бывших каторжников как раз и встречались. Но человек человеку рознь, если взять для примера тех же Дзержинского и Махно или, скажем, Рудзутака. Сроки тянули похожие, но люди разные.

Льготы и послабления, спецпайки и привилегии начались – с оговорками, разумеется, и с педантичной записью этих оговорок в решения съездов, пленумов и собраний партактива – едва ли не сразу после Революции. Понемногу. Малыми дозами, почти гомеопатически, хотя о некоторых товарищах – о том же Зиновьеве покойном – ходили в партии весьма красноречивые слухи. Однако Гражданская война властно напомнила правящей партии простую аксиому: генералов следует кормить досыта, иначе они начнут кормить себя сами или перестанут быть твоими генералами. На фронте, если честно, встречалось и то, и другое. И пайки усиленные с окладами содержания имели место быть, и пьянка, порой, не прекращалась неделями – лишь бы белые не мешали, да трофеев хватало. Тот же любимец Сталина Ворошилов такие кутежи с дружками закатывал, что до сих пор, как говорится, в голове гудит. Но война на то и война. Война многое способна списать, однако, и мирная жизнь – еще не гарантия возврата к прежним идеалам. Работы пропасть, а делать ее кому? Да и роль личности в Истории никто пока отменить так и не собрался.

В двадцать втором, двадцать третьем именно Сталин, чутко уловив умонастроения быстро множащейся партийной и государственной бюрократии, начал почти открыто манипулировать "распределением ресурсов". Если честно, он был прав. Человеческую природу не исправить, вернее, ее не следует и пытаться изменять столь коренным образом, коли мы еще не в Коммуне живем. Сам Кравцов знал не понаслышке, что такое жить в комфорте. И в детстве так жил, да и в эмиграции, в Падуе, не бедствовал. Родня помогала, и он, хоть и делал щедрые отчисления в пользу партии, тоже не голодал. Однако ради Коммуны, ради великого будущего Макс, тот Кравцов, каким он был до "гибели" в двадцатом, да и теперь еще оставался "большей своей частью", мог отказаться от многого. И отказывался без сожаления, не позволяя себе ничего такого, что выходило за рамки общепринятых в армии и партии норм. И, тем не менее, он был достаточно образован и опытен в жизни, чтобы понимать, материальные стимулы были, есть, и еще надолго останутся наиболее действенными рычагами, позволяющими управлять обществом, армией и экономикой. Идеология важна, спору нет. Роль агитации и пропаганды иногда может стать критической. Однако без материальных стимулов долго они не протянут. Тогда уж останется один единственный деятельный инструмент власти – террор. Но ведь и террор должны осуществлять люди, имеющие в нем пусть и очень небольшой, но свой собственный – частный – интерес.

Это были прописные истины, если честно, и такие люди как Ленин и Троцкий все это прекрасно знали и понимали не хуже других. Разумеется, им непросто было расстаться с некоторыми "теоретическими" иллюзиями. С партийной этикой, с моральными императивами… Прощание с Мечтой никогда не бывает легким. Но оба они были реалистами, то есть, прежде всего, людьми дела, а значит, прагматиками. И никогда не путали благие намерения с железной необходимостью, диктуемой обстоятельствами политическими или экономическими. Такова природа власти: иллюзии на той горней высоте исчезают, как не было. Так что, даже если до сих пор чета Кравцовых и не слишком пользовалась благами, даруемыми высоким положением Макса, то и анахоретами они отнюдь не являлись. И пайки, разрешенные пленумом ЦК, и материальное обеспечение высшего командного состава РККА (согласно решениям Двенадцатого Съезда ВКП(б)), и служебные квартиры, не говоря уже о положенном по должности авто… Все это уже было. Так что и сегодняшняя "фата-моргана" вырастала из прошлых льгот вполне естественным, пусть и несколько драматическим

образом. И в этом смысле, переход на новый уровень обеспечения не вызвал бы у Кравцова особого душевного протеста. Он, как и все вокруг, начал к подобным вещам понемногу привыкать. Другое дело, где именно – или, вернее, при содействии кого – открылся вдруг этот рог изобилия. Собственное имущество Кравцовых исчерпывалось лишь быстро растущей библиотекой и небольшим, но приятным собранием картин и рисунков, многие из которых к тому же получены были от авторов в подарок. Но Кравцов мог предположить – хоть и не занимал этим голову – что когда-нибудь положение изменится. Мелькали даже мысли о ребенке… о детях… Что само собой подразумевало некоторый уровень комфорта, пусть эта идея никогда еще отчетливо не формулировалась.

– Ерунда! – успокоил Кравцов не на шутку расстроившуюся жену. Ее, и впрямь, не в чем было упрекнуть. Кто-кто, а она свою миску дерьма еще в Гражданскую съела и ни разу не пожаловалась. И с Максом жила все эти годы просто и естественно, словно дышала, обходясь без кола и без двора, и никогда ничего не попросив для себя лично, ничего не требуя и не желая, кроме Революции, Макса и книг, может быть. Но и с книгами – единственным материальным достоянием их маленькой семьи – расставалась без печали, разве что чуть труднее, чем с деньгами, которые могла раздать нуждающимся друзьям и товарищам по работе в один день, оставшись на все следующие – с куском черствого хлеба и луковицей. До такого безобразия, впрочем, Кравцов доводить дела не позволял, но намерение в данном случае важнее результата. А сегодня… что ж! Действительно, черт попутал. Эти бесы и не таким, как Рашель, мозги набекрень выворачивали. А товарищ Котовский умел быть и обходительным, и убедительным. Особенно, когда имел для этого стимул.

"Значит, Григорий Иванович… – покачал мысленно головой Кравцов. – Товарищ Котовский собственной персоной… Ну, не задумал же он, в самом деле, обворожить Рашель? Или грехи замаливает?"

Но ни первое, ни второе не казалось Максу правдоподобным.

"Ему что-то нужно от меня, – решил он, мгновение поразмыслив. – Любопытно, что?"

– Все! Все! – потребовал Макс, протягивая жене рюмку коньяка. – Ты так убиваешься, точно военную тайну врагу выдала. Все нормально! Давай вот, выпьем и пойдем, покажешь мне наши роскоши!

Наверняка, ничего противозаконного в этом аттракционе невиданной щедрости не было. Или было, но настолько ерундовое, глядючи из кресла замнаркома по Военным и Морским делам, что и обсуждать, собственно, нечего. Так что и должником Кравцов себя из-за эдакой мелочи не чувствовал. Сделал Котовский жест? Сделал. Примем – ну, не устраивать же истерики с вышвыриванием из окон шелковых абажуров и буржуйских мебелей! – примем, учтем и посмотрим, куда эта тропинка ведет.

– Ле хаим! – сказал он, чокаясь с Рашель.

Ну, кто же на Украине не знал, как чокаются евреи?

– За жизнь! – Макс разом проглотил восемьдесят граммов живого благоухающего огня.

"А ведь Котовский и по-еврейски шпрехает свободно, недаром среди одесских бандитов кантовался!"

– Ну, пошли! – встал из-за стола.

– Куда? – удивилась успокоившаяся было Рашель.

– Смотреть роскоши! – улыбнулся Кравцов.

– А доесть?

– Вернемся, доедим, – успокоил жену Макс. – И даже допьем. Эта бутылка, Марксом клянусь, до утра не доживет!

Комментарий

Итак… Что здесь не так? Многое. Прежде всего перед нами совершенно иная Историческая Последовательность. Судя по всему, в этой истории не произошло первого избиения Левой оппозиции в 1923 году. Более того, в силу различных обстоятельств роли переменились, и Сталин возглавляет теперь левое крыло партии, которое на самом деле он и должен был возглавить согласно своим взглядам. Правыми коммунистами были Рыков и Бухарин. Троцкого же и Смирнова в ультралевые трудно зачислить и в нашей Реальности: они выступали за внутрипартийную демократию, за свободу дискуссии, но разве это левизна? Разграничение между левыми и правыми должно производиться исключительно на основе экономических воззрений. Но если Троцкий в этой Галактике поддерживает сохранение НЭПа, он – правый. Левый же тот, кто выступает против НЭПа.

Еще одним новым фактором является "завещание Ленина". В мире Кравцова это не только последние письма В. И. Ленина (например, "Как нам реорганизовать Рабкрин" или "Письмо к Съезду"). В этой Реальности это предложенная Кравцовым (если верить на слово Троцкому) и принятая Лениным программа распределения власти или "Программа противовесов", которую Ленин и Троцкий активно проводили в жизнь, начиная с 1923 года. Почему? Зачем? Смерть Зиновьева позволила прежней "левой оппозиции" перейти в контрнаступление на Оргбюро ЦК, оказавшееся под контролем Сталина. Победить в этих условиях можно было лишь большой кровью (даже в нашей Реальности это оказалось нелегким делом). Поэтому обе стороны (а на самом деле некоторое число сторон) пришли к соглашению, реализовавшемуся в коллективном руководстве.