Под Луной

Мах Макс

"Значит, все-таки клад Японца. Ну-ну…"

– Ну, и в чем здесь цимес?

– В том, что Лиза…

– Лизу убили вместе с Мишей твои люди, – спокойно уточнил Кравцов. – Урсулов там был, еще кое-кто. И не спорь, Григорий Иванович! Я это точно знаю. Мне Тибор Самуэли в мае девятнадцатого все в подробностях рассказал. И про тебя, и про Подвойского, и про Мишу с Лизой.

Теперь, когда Тибор – один из создателей и руководителей компартии Венгрии – был давно мертв (его расстреляли австрийцы все в том же проклятом девятнадцатом году), Макс мог валить на покойника все, что угодно. Тибор ведь, и в самом деле, служил политработником в Пятьдесят Четвертом имени Ленина Советском стрелковом полку Третьей Украинской армии. А Миша Японец был командиром этого полка,

и его убийство прикрыли липой о "мародерстве и трусости" бойцов полка, которые на самом деле трижды опрокидывали петлюровцев, а не бежали от них, как братва Котовского. Обвинили и убили без суда и следствия, расстреляв выстрелами в спину и Мишу Винницкого, и его жену Лизу, и еще несколько близких к нему людей из штаба полка. И то, что Лиза выжила и рассказала, что и как произошло тогда на станции Вознесенск, знали только Кравцов и еще несколько людей, которые болтать о таком не станут. Кравцов даже Рашель ничего об этом не рассказал, не к чему ей все это знать. Одна головная боль, и только. Да и свидетельство Лизы, увы, к делу не пришьешь, а ответный огонь вызвать – легче легкого. Но теперь обстоятельства изменились: Котовский предполагал использовать эту подлую историю в своих целях, а значит и Максу таиться больше нечего. Однако и раскрывать все свои карты до времени он не собирался.

"Поживем, увидим".

К сожалению, Лиза не знала, за что убили Мишу, как, впрочем, и Котовский, к счастью, не знал, что есть живой свидетель тех событий, и это отнюдь не Урсулов и не Синкжов. И не покойный товарищ Самуэли…

5

Посидели еще с полчаса, выпили вторую поллитровку, попугали друг друга мелкими ужасами из прошлого и настоящего, и вдруг – как-то мягко и даже ненавязчиво – перешли к делу. И получалось, что все остальное – лишь игра и "уханье" в тумане, а дело… Дело заключается совсем в другом. И не для того, чтобы "ворошить прошлое", вернее, не только за этим, пригласил Котовский Кравцова к себе в Наркомат…

– Это ненормальное положение, – сказал Котовский, в очередной раз, разливая коньяк. – Ты, Макс Давыдович, военный человек – должен понимать такие вещи лучше меня.

Два раза за вечер поступало предложение перейти на имена без отчеств, но Кравцов не соглашался. Ему некоторая дистанция, обозначенная поминанием отца, не мешала, а напротив помогала вести трудный разговор. Тем более под алкоголь. Вообще-то, Кравцов любил выпить и умел это делать, однако никогда не путал божий дар с яичницей. Серьезные разговоры он предпочитал вести на трезвую голову, точно так же как никогда не пил во время боев. Командовать во хмелю – дурная идея. А ну как прикажешь чего сгоряча? Нет, не годится. Была б его воля, пьяных командиров расстреливал бы на месте. И этот разговор не стал бы вести "под коньячок". На самом деле вообще не начал бы, но выбора ему не оставили. Инициатором разговора был Котовский, и останавливать замнаркома, да еще такого, как Григорий Иванович, на полуслове, могло оказаться хуже, чем продолжать.

– Давай без обид и личностей! – предложил Котовский. – Просто посмотри на вещи объективно. Реввоенсовет – это же коллегия Наркомата по Военным и Морским Делам. Не веришь, проверь в решениях СНК и ВЦИК. Там все так и записано. Коллегия Наркомата, потому и Нарком естественным образом являлся председателем РВС. Так во всех наркоматах, ты же знаешь! Вот есть у нас Народный Комиссариат Финансов, а в нем коллегия, и председательствует в этой коллегии их нарком – Григорий Яковлевич Сокольников. Понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Макс. – Только, тогда, позволь и мне пример привести. Есть у нас Совет Народных Комиссаров, так?

– Так, – согласился Котовский, не сообразивший, видно, куда клонит Макс.

– Так, – Кравцов хотел было пыхнуть трубкой, но табак прогорел, и трубка погасла. – И, стало быть, товарищ Сталин должен председательствовать, по идее, во всех коллегиях, какие при СНК состоят. Но ведь не председательствует. Впрочем, я тебе, Григорий Иванович, и лучше пример дать

могу. Формально ОГПУ – управление при СНК, а реально ты себе разграничения полномочий между Дзержинским и Белобородовым хорошо представляешь? И что получается? У Феликса в ОГПУ своя коллегия, а у Белобородова в Наркомате – своя. У Михаила Васильевича коллегия наркомата уже больше года работает, и ничего – справляется. И у Льва Давыдовича в РВС теперь одиннадцать человек состоит – вполне себе коллегия. Разделились. Каждый теперь сам по себе живет. Не вижу причин, чтобы что-нибудь менять. От добра добра не ищут.

– Ну, это отговорки, положим, – Котовский разливать не забывал, но пить не спешил. Тоже, видно, чувствовал, как нарастает напряжение. – РККА не может себе позволить два органа управления.

– Три, – коротко поправил собеседника Кравцов и снова выбил трубку. Большая бронзовая пепельница на огромном дубовом столе замнаркома уже полнилась окурками и кучками прогоревшего в шлак табака.

– Три, – повторил Макс. – Или даже четыре.

– Почему это три? Откуда? – Котовский или, в самом деле, не понял или придуривался.

– Есть еще Политуправление, а оно формально в подчинении ЦК партии, что, разумеется, непорядок. Должно быть в составе РВС. Ну, посуди сам, Григорий Иванович, не может же Нарком командовать еще и Главным Политическим Управлением Красной Армии? Это сейчас у нас нарком – член ЦК Фрунзе. А если завтра Главкомом, а нарком и есть по новому статусу главком, назначат Вацетиса или Каменева? Как же они секретарем ЦК Бубновым будут руководить? Так что на данный момент, выходит, три центра управления, не считая секретаря ЦК по военным вопросам.

Говоря это, Макс набивал трубку, отметив краем сознания, что держится молодцом – даже пальцы не дрожат. Теперь же он замолчал, прикуривая от зажженной спички, и Котовский тут же перешел в контрнаступление.

– Дела политические – они и завсегда будут сами по себе. В Гражданскую комиссары командирам не подчинялись… – и осекся, сообразив, какую сморозил глупость.

– Так точно, – подтвердил Кравцов, пыхнув трубкой. – Командиры подчинялись комиссарам, а те в свою очередь Политуправлению, которое находилось в прямом подчинении РВС, или напрямую Реввоенсовету армии или фронта. Ну, а те, соответственно, РВСР.

– Ну, то дело прошлое! – Котовский жестко, впрочем, без хлопанья, положил пухлую ладонь на стол. – А нынче вопрос по-другому стоит. Михаил Васильевич тебе не чужой. В двадцать первом, если бы не он, да Иона, был бы ты сейчас, Макс Давыдович, в лучшем случае пенсионером. И никаких тебе Рашелей и округов. Окурок, – кивнул он на пепельницу.

– Оскорбляешь? – прямо спросил Кравцов.

– Та, ни в жизнь! – осклабился, переходя на одесский выговор замнаркома. – Я тебе, товарищ Кравцов, жестокую правду жизни излагаю, а ты слухать не желаешь. Ну что ты, в самом деле, кочевряжишься, Макс Давыдович! Фрунзе же тебя все время опекает. Где бы ты был, если бы не он! И смотри! Михаил Васильевич своих людей не бросает, на меня взгляни. На Иону, на Ивана! На Лебедева! На себя, в конце концов, посмотри! На Питер кто тебя поддержал? Думаешь, само с неба упало? А на Управление? Полагаешь, Троцкий такой вопрос без наркома утрясти может? Твою кандидатуру, между прочим, в ЦК и на Политбюро обсуждали. А сольются органы управления, объединишь Региступр и Военконтроль, Феликс с жадности удавится! Дело говорю!

– А Льва куда?

– Так у Льва ВСНХ, разве мало? Можно и наркомат или еще что, а РККА пусть будет в одних руках, и потом Фрунзе Троцкому не враг, ты же знаешь!

– А я вам, зачем понадобился? – вопрос напрашивался.

– Так, говорят, на Пленуме тебя в ЦК кооптировать собираются.

"Собираются, значит… Ну-ну…"

Выходило, что Котовский "умный, умный, а дурак". Одним словом, переоценил его Макс. Не так и умен, и хитрости его не такие уж и "хитрые".

– Я должен подумать. – Кравцов, выцедил очередную порцию коньяка, по правде сказать, даже не ощутив его вкуса, улыбнулся "осоловело" и мигнул, как если бы боролся со сном. На этом, собственно, разговор и закончился.