Под маской араба
Шрифт:
Что бы как-нибудь положить конец всем этим назойливым приставаниям, я заявил, что еще не молился. Вслед за тем опоясался саблей, закрыл на щеколду двери своего Дивана и отправился в мечеть для совершения омовения и произнесения первой утренней молитвы, полагающейся на заре.
По возвращении я выпил кофе и направился в сад, надеясь там найти спасение от докучливых посетителей. Когда я затем вновь показался у входа в свой Диван, из внутреннего двора вышла Таухида и после обычного приветствия сразу перешла к делу:
— Женись на мне, о Абдельвахид!
Я был ошеломлен той непосредственностью, с какой было выражено это желание.
— Нет, о Таухида! Хорошо звучит речь твоя, но я должен ограничиться той семьей, которая у меня в Египте.
— Неужели у тебя не хватит средств на горсточку риса и несколько фиников да на покупку новой рубашки, когда износится эта?
— Конечно, на это средств достанет, о Таухида. Но у меня много хозяйственных забот…
— Так разве я не буду доить твоих верблюдиц, не стану ухаживать за стадами коз и овец?
— Это дело служанок.
— Но в этом я понимаю больше их. Ведь женщины ваши, там в Египте, не умеют ездить верхом, а я буду день и ночь в седле — круглые сутки, не хуже мужчины.
— Но я-то сам мало езжу, и верховой верблюд у меня всего один.
— Стоит ли об этом говорить, о Абдельвахид? Я буду ездить, сидя у тебя за спиной, стану готовить все кушанья, какие ты пожелаешь.
— Но ведь ты станешь тосковать по своей родимой пустыне, по своим близким..
— Не считай меня ребенком, о Абдельвахид! О чем тут можно толковать, раз я стану твоей женой? Пусть даже я и буду вспоминать о своих родителях и сородичах, все же ни одно слово жалобы не сорвется с моих уст!
— Ну и славная женка у меня будет: волосы она станет мыть и душить верблюжьей мочой!
— Клянусь твоей бородой: я не стану больше этого делать.
Меня изумила та смелость и легкость, с какими она отражала все мои доводы. Мне было жаль огорчать ее отказом.
— Отчего ты до сих пор не вышла замуж?
— Я не могла себе найти никого по душе, но тебя, о Абдельвахид, я люблю.
Поздно вечером прибыл караван из Дамаска и остановился у оазиса. Я знал, что этот караван идет на Гиоф, и у меня возникло намерение к нему присоединиться.
Утром я собрал свои вещи, нагрузил «Любимицу» и вывел ее за ограду. Головная часть каравана уже выступила. Из дома вышел сам шейх. Через руку у него было перекинуто парадное одеяние, которое он преподнес мне.
— Да продлит Аллах твою жизнь и да сохранит в здравии твоего отца! — сказал он и с этими словами вручил мне обратно мое рекомендательное письмо.
По обе стороны шейха ехали его сородичи, мужчины-обитатели оазиса, кто верхом на осле, кто пешком: это был мой почетный эскорт. Час целый мы ехали, и я все время должен был целоваться с провожавшими меня.
Солонец слегка шуршал под ступнями верблюдов. Соль в больших количествах извлекается здесь из расселин в долинах: отсюда ее перевозят на место назначения и там сушат. Эксплуатация этих залежей находится в руках повелителя оазиса, который выменивает соль на зерно.
Пройдя бесплодную, лишенную растительности солончаковую пустыню, мы вступили в «Вади Сирхан» — «Львиную Долину». Каменистый грунт, по которому мы теперь ехали, был усыпан темными блестящими обломками скал. Белые известковые скалы замыкали долину, а между ними открывался далекий вид на безбрежную, волнообразно всхолмленную низменность, оживленную плоскими куполами круто обрывающихся книзу скал.
Всего в каких-нибудь трех часах езды от солончака нам встретилась богатая растительность и необычно высокий кустарник: мы добрались до первого колодца. Я не решался пить теплую воду, кишевшую мириадами живых тварей, но другие мои спутники по каравану пили ее на ходу с большим удовольствием. Я же был счастлив и тем, что обмыл свои совершенно зацелованные щеки. Воздух был насыщен благовонием, исходившим из растений тимиана (фимиама). Многие разновидности его покрывали в больших количествах окрестные скалы.
Незадолго до восхода солнца вдали показалось небольшое облако пыли. Скоро можно было различить всадников, мчавшихся во весь опор. После краткого обмена приветствиями они осведомились, далеко ли до Кафы.
Начальнику каравана эти люди, видимо, показались подозрительными. Хотя у нас насчитывалось 16 верховых, вооруженных ничуть не хуже, но им приходилось охранять почти 80 верблюдов, груженых ценными товарами. Поэтому благоразумие предписывало держаться возможно дальше от таких нежелательных встречных. И мы ехали еще три часа после заката солнца, непрерывно понукая животных.
Твердо убитый грунт и высокий кустарник были предвестниками значительного источника. Располагаясь на бивуак, мы сгрудили животных возможно ближе друг к другу. После ужина предводитель велел выставить караульных. Я вместе с 20-летним погонщиком, который ехал в караване впереди меня, вызвался быть в первом дозоре, на что и получил согласие.
Каждый из нас описывал свой полукруг, охраняя лагерь от нападения предполагаемых бандитов. Вернись они назад и появись здесь, нам едва ли бы удалось вырваться из их рук! Становилось жутко при одной этой мысли.
Но за ночь ничего особенного так и не случилось: слышны были только отвратительный вой шакалов и омерзительный хохот гиен.
На следующий день мы тронулись в путь почти на восходе солнца. От пронзительного восточного ветра у меня не попадал зуб на зуб. Бедуин, ехавший впереди меня, подстрелил зайца, и мы на ходу освежевали животное. Несмотря на мои протесты, зайца опустили в котел с рисом и съели в вареном виде.
В утро седьмого дня пути мы проехали всего каких-нибудь 5 часов, как заметили, что до тех пор широкая, на 6 часов езды, «Львиная Долина» постепенно сузилась, и тропа стала виться по узкой теснине, образованной своеобразными формациями из песчаника. Все выше и выше громоздились скалы, достигая иногда высоты 600 м, но вот, наконец, они остались позади, и открылся чудесный вид на многочисленные холмы, вздымавшиеся там и сям среди волнообразной равнины. Дорога пошла под гору. Мы спускались все ниже и ниже, пробираясь между волнистыми возвышенностями этой каменистой пустыни. Внизу нашим взорам представилась темно-зеленая пальмовая роща оазиса Гиоф, а на востоке простиралась Нефуд, безводная пустыня, сплошь состоящая из сыпучих песков. Люди, сопровождавшие караван, в знак радости принялись совершать торжественное омовение, тратя на это последнюю воду, оставшуюся еще у них в мехах.