Под-Московье
Шрифт:
Седой хмуро прислушивался к их разговору. Потом он осушил еще пару кружек браги, и язык у него развязался. Он все пытался напоить и Кошку тоже.
– Давай выпьем, я угощаю, – предлагал он. – За таких людей, каких я сегодня повидал, грех не выпить. Давай сначала за Владимира Ильича.
Кошка не решалась отказаться, чтоб его не рассердить, делала вид, что глотает пенистую брагу.
– А теперь за Феликса Эдмундовича! – говорил он. Потом пришлось выпить еще за Якова, Алексея, Иосифа…
– Эх, какие люди были! – вздыхал Седой. – Гвозди б делать из них… Оттого все и рухнуло – что такие кончились. – Он с пьяной враждебностью
– Ты что-то хочешь возразить?
– Я ученый, я в политику не лезу, – сухо ответил тот, поднялся и отошел. Кошка проводила его глазами. Она поднялась было, собираясь его догнать, но Седой вдруг неожиданно схватил ее за руку и резко дернул обратно. Она изумленно уставилась на него. Рохля клевал носом, не обращая на них внимания, – вот-вот заснет.
– Ну, чего смотришь? – пробурчал Седой. – Поговорить надо.
И вдруг схватил ее за плечо, притянул к себе, обдавая перегаром, зашептал горячечно на ухо:
– Знаю – ты все видела. Но что мне еще оставалось делать? Этот гад за нами шпионил, он бы нас сдал. Эх, грех-то какой на душу взять пришлось!.. А как она его сглотнула, тварь водяная? Никогда не забуду. Теперь сниться будет до конца жизни. Знаешь, мы когда пацанами были, летом на речке так развлекались. Бывало, поймаешь кузнечика или муху, крылья оторвешь и в воду кидаешь. Вот он плывет, трепыхается – и вдруг бульк – и нету. Рыбу-то не видно, как она к поверхности поднялась, и кажется, словно сам собой пропал, нырнул. Водоворот только на этом месте – а через секунду опять все как было. И тут тоже – бульк, и нет человека. Вот жизнь наша!.. Знаешь, я смерти-то не очень боюсь – с детства привык на речку через кладбище бегать. Деревня, где летом я жил, на холме была, на самом высоком месте – церковь, ее перед самой Катастрофой отремонтировали, в красивый такой синий цвет покрасили. А рядом каменная арка старинная – вход на кладбище. И тут же речка под горой – все рядом. Там еще по берегам цвели такие мелкие белые цветочки – дикий огурец, что ли. Как же они пахли! Двадцать лет с тех пор прошло, а я до сих пор помню этот запах медовый, дурманящий…
Кошка хотела спросить его, чем пахло в парке, но боялась перебивать. И понемногу из его бессвязного бормотания она, наконец, уяснила себе, в чем на самом деле был смысл этой странной экспедиции.
– Другу-то моему старому, Ивану, уже не помочь было: под подозрением он был, следили за ним. Знал бы, какая сука настучала на него товарищу Москвину, собственными руками задушил бы. Не виноват ни в чем Ванька, но не оправдаться ему теперь – или в Берилаге сгноят, или расстреляют втихую. Так он хоть Пашку, сыночка своего, завещал мне спасти. А мне тоже терять уже нечего было, вскоре после Ваньки и меня бы взяли, как пособника врага народа. Знали ведь люди, что дружили мы с ним. А тут мы в экспедицию отправились – и концы в воду. Свидетелей нет, никто не знает, где мы. Пусть думают – погибли по дороге. Ермолаева-то я нарочно отправил, он расскажет, что наверх мы ушли. А мы спокойно куда-нибудь на Сокол или в Бауманский альянс подадимся, – бормотал Седой. – Ты уж проводи нас до места – у тебя хорошо получается. А я вдвое, втрое заплачу.
«Расплатится? Или обманет?» Кошка делала вид, что колеблется, потом кивнула.
– Вот и хорошо! – обрадовался Седой.
«Всегда так у коммунистов, – подумала она. – Сегодня у них одно, а завтра – другое. Сначала все говорят, что в бога не верят, а потом, как прижмет, начинается, – грех, душа… Потому им доверять нельзя, глаз да глаз нужен…» Но надо было, пользуясь случаем, узнать побольше. И она спросила:
– А чем пахло там, на острове? Такой тяжелый, сладкий запах. Для цветов-то сейчас не время, зима приближается.
Седой как-то странно уставился на нее.
– Я-то сначала думал, у меня одного глюки, – изменившимся голосом сказал он. – А парень-то тоже учуял, а теперь вот, оказывается, что и ты почувствовала. Я так думаю – это из прошлого запах. Я ведь помню еще то время, когда на месте храма бассейн был, а напротив, на Болотном острове, – фабрика кондитерская. И часто, когда ветер с той стороны дул, казалось, что от бассейна карамелью да шоколадом пахнет… В общем, странные дела там творятся. Я в такие вещи не верил никогда, и в привидений не верил до одного случая, но теперь думаю – что-то такое есть. И еще я думаю, что запах этот – это нам знак был. То, что мы его учуяли, – не к добру.
– А что это за парк был с истуканами? – решилась она спросить.
– ЦэДэХа, – непонятно буркнул Седой. – Эх, зря мы тем путем пошли все-таки. Нехорошо теперь на душе. Предчувствие какое-то. Остров этот Болотный… там ведь в старину казнили на площади. Нехорошее место, смутное. Вечно там заварушки какие-то приключались. Словно жертвы требуются земле этой. И кажется мне – не насытилась она еще кровью человеческой. Тоска давит… муторно мне как-то. Не кончится добром наша затея. Я-то ладно, пожил уже, хоть бы Пашку спасти…
Седой умолк, окончательно погрузившись в свои переживания.
«Совсем раскис старик, – подумала Кошка. – То такой был суровый да правильный, а теперь сразу у него и душа заболела, и предчувствия появились. Ну, понятное дело – убийство просто так не проходит, кому и знать, как не мне. Теперь вот мается – все у него виноваты. Место, мол, не то…» Мужчинам вечно лишь бы оправдание для себя найти. Она честнее, она вины с себя не снимала, и за то, что сделала, расплатилась сполна. Но и ей сейчас тоже было не по себе. Интересно, что такое ЦэДэХа? Царское древнее хранилище? Может, потому и памятник Царю-Мореходу рядом? У Седого спрашивать не хотелось – начнет опять какую-нибудь чушь нести и испортит настроение окончательно.
А Седой вдруг поднял на нее невидящие, больные глаза – и Кошка отшатнулась. Не человеческий был взгляд – что-то другое глядело из его глаз с неизбывной тоской. Кошке доводилось слышать от бывалых сталкеров о смертной печати – теперь она понимала, о чем они говорили. У нее возникло отчетливое предчувствие, что совсем немного осталось этому человеку, – не жилец он. Кошка и забыла сразу, что хотела сказать.
– Чего, боишься? – болезненно усмехнулся Седой. – Не дрейфь, тебя не убью… пока ты мне нужна.
«Это еще кто кого», – хотела сказать она, но решила, что промолчать будет разумней.
– Эх ты, радистка Кэт! – насмешливо сказал он. – Разве что парочки младенцев не хватает для полного сходства.
«О чем это он?» – подумала Кошка, но уточнять не стала. Видно, это была какая-то шутка, понятная лишь ему одному. А Седой порылся в рюкзаке, извлек оттуда темно-синюю кружку с желтой блестящей надписью «Баден-Баден» и тупо уставился на нее, словно забыл, зачем она ему понадобилась.
– Сашка Клещ принес. Эх, знатный был сталкер, а сгинул глупо. И зачем понесло его тогда опять в «РИАНОВОСТИ»? Там ведь и взять-то нечего было…