Под нами Берлин
Шрифт:
— На ужин, — хрипло и слабым голосом проговорил командир полка.
По старинному русскому обычаю на поминках не чокаются. Но сейчас не хочется блюсти это правило. Для нас смерть перестала быть просто смертью, потому что она несет Победу, Жизнь, Бессмертие. С гибелью героя мы становимся еще более зрелыми, сильными. Недаром народ не плачет на могилах героев, о них он слагает песни и дела их увековечивают в памятниках.
— За красивую жизнь Василия Ивановича Рогачева, — произносится тост. — За его вечную память!
Много раз приходилось провожать в последний путь боевых друзей. И каждый из
Саша Сирадзе не возвратился с боевого задания. У всех на виду он, сбив два самолета, разогнал «юнкерсы», а вот куда девался сам, никто не заметил.
— Как же не заметили? — возмутился командир полка.
— Он пошел в атаку на бомбардировщики. На него — три «фоккера». Одного мне удалось завалить, — пояснил ведомый Сирадзе. — Тут на меня навалилась пара. Я от них отбился и скорее к Сирадзе… Там один «юнкере» горит, остальные сбросили бомбы — и назад. А Саши не вижу. Искал, искал…
— Хватит оправдываться, — прервал командир полка летчика. — Надо было не спускать глаз с него, — и обратился ко всем: — Теперь объясните, почему так долго задержались над фронтом? Бой-то ведь, по вашим докладам, был коротким?
Оказывается, группа уже кончила патрулирование и с разрешения Земли летела на свой аэродром. Километров с двадцать отошли от передовой, как Сирадзе, являясь командиром группы, приказал: «Разворачиваемся, на фронте „юнкерсы“.
— Откуда он узнал о противнике? Летчики не могли ответить на этот вопрос. Они ничего не знали.
— А кто Сирадзе приказал возвратиться? — допытывался командир полка.
Такого приказа никто не давал.
— Странно, странно, — недовольно проворчал Васи-ляка.
— Самодеятельность, — как бы про себя проворчал стажер, стоявший рядом с командиром полка. Василяка отозвался:
— Выходит — самодеятельность. Инициатива. — По тону командира нельзя было понять: осуждает он действия Сирадзе или же одобряет, и тут же спросил: — Бой над чьей территорией происходил?
— Начался над нашей, — ответил ведомый, — а потом уже над противником.
— Пишите лично все объяснения, — приказал командир полка летавшим с Сирадзе летчикам.
— Зачем? — вырвалось у всех удивленна. У Василяки гневно сверкнули глаза:
— Прекратите разговорчики. Прохлопали командира — да еще зачем? Пишите сейчас, немедленно! И со всеми подробностями боя.
Не прошло и месяца после исчезновения Маркова, как пропал Cирадзе. Недавно погиб Рогачев, и оба раза ведомые возвратились без единой царапины. Видимо, это показалось командиру подозрительным. Возможно, летчики в чем-нибудь и сплоховали, но зачем такая поспешность с выводами и оскорбительные объяснительные бумажки? Это уже похоже на следствие.
Василяка после освобождения Киева так увлекся вводом в строй молодых летчиков, что совсем перестал летать на фронт. Он разучился понимать тонкости тактических приемов борьбы в небе и часто невпопад вмешивался в проведенные воздушные бои. Сейчас же он просто выразил недоверие летчикам. Мы с Сачковым, оставшись наедине
— Мне кажется, пускай пишут. — В голосе Владимира Степановича колебание. — Официальная бумага поможет молодежи крепче усвоить старую истину — сам погибай, а товарища выручай. Если бы ведомый не спускал глаз с командира, то Сирадзе не пропал бы бесследно.
На фронте, когда гибнет человек, всегда возникает это «если бы». И это «если бы» относится и к убитому пехотинцу — «если бы он не поднялся в атаку», и к танкисту — «если бы он не наскочил на мину», и к летчику — «если бы он…». У нас в полку большинство боев — без потерь. Война катится назад. И тем тяжелее становится расставаться с товарищами. Нам понятно было волнение Василяки.
Вскоре все прояснилось. Самолет Сирадзе подбили с земли. Мотор тут же заглох. Высота была малая, и машина, окутанная дымом, потеряв скорость, сразу плюхнулась на окопы. Кругом рвались снаряды, сверкал огонь и дрожала земля. Вот уж поистине Саша попал из огня да в полымя.
На поле боя Сирадзе оказался так внезапно и быстро, что он, живший все еще воздушным боем, где только что был хозяином положения, несколько секунд по инерции глядел в небо, смутно понимая случившееся. — Но действительность напомнила о себе: один снаряд разорвался рядом. На самолет хлынула волна земли и металла. «Як», как бы от испуга, подпрыгнул и затрещал. И тут до Саши дошло — по нему стреляют. Нужно немедленно выскочить из кабины и отбежать в укрытие. Подальше от машины, ставшей теперь мишенью. Но куда бежать? Где наши, где противник?
Рядом с самолетом никого. Странно. Саша взглянул направо, в сторону сверкающих белизной снежных Карпат. Невдалеке машут руками, иди, мол, к нам. Левее и впереди тоже из окопов зовут к себе. Пока он решался, куда податься, новый разрыв снаряда чуть было не перевернул его вместе с «яком». Опасность быть погребенным очередным разрывом заставила Сирадзе броситься из кабины. Но… Привязные ремни остановили. Пока он отвязывался и освобождался от парашюта, заметил, как прямо на него мчится какой-то серый танк. Мгновение — и Саша в окопе.
Вблизи разрывы прекратились. Зато вокруг танка все дыбилось от снарядов. Танк, точно заколдованный, подминая под себя кипевшую землю, быстро сближался с «яком». Все, конец, решил Сирадзе. Танк фашистский. Значит, я на территории противника. А было вот как.
…«Юнкерсы», прикрываемые «фоккерами», становились на курс для бомбометания. Удар должен был обрушиться на танковую бригаду, которой командовал Герой Советского Союза подполковник Иван Никифо-рович Бойко, вскоре награжденный второй Золотой Звездой Героя. В небе — ни одного истребителя. И бомбы вот-вот должны были посыпаться на танкистов. Но откуда ни возьмись четверка «яков»… И фашистские бомбы обрушились по фашистским же войскам. Танкисты ликуют. И вдруг тот «як», который только что громил «юнкерсы», задымил и, клюнув носом, приземлился на нейтральной зоне — между советскими танкистами и противником. Фашисты сразу же артиллерией накрыли «як».