Под нами - земля и море
Шрифт:
Гибель! Неотвратимая смерть, а умирать не хочется.
С кинематографической быстротой пролетели в сознании все случаи моих падений. Малышом свалился с обледенелой бочки - разбил голову. На четырнадцатом году пересчитал боками сучья березы... В восемнадцать лет "нырнул" с моста на берег реки. Пролетел метров десять - сломал ногу. И вот конец... Я ждал страшного удара о гранит сопок.
Удар... Мысли оборвались. Сколько находился без сознания, не знаю. Очнулся от дикой боли.
Вначале не понимал, что со мной, где я, на том или на этом свете. Постепенно все стало проясняться. Вспомнил, что произошло... Не мог только понять, почему жив?
Оказывается, спасли меня скользящее приземление по склону сопки и сугроб.
В горячке пытаюсь встать на ноги. Боль во всем теле бросает снова в снег, парализует. Полная беспомощность овладевает мной. Даже ноги и левую руку не могу спасти от мороза.
Разбитый, истекая кровью, лежу в сугробе. Рядом аэродром, и никто не идет на помощь.
Тишина окутала заснеженные сопки, лишь гранит иногда потрескивает от мороза. Кажется, слышу, как перестает пульсировать кровь в замерзающих ногах. Иногда открываю глаза... В далекой темной глубине слабо мерцают звезды, немые и ко всему равнодушные. Так и лежу в ночном безмолвии, отсчитывая последние минуты уходящей от меня жизни.
Прислушиваюсь - знакомый звук: моторы. Потом снова убаюкивающая тишина. Хочется заснуть. Веки будто наливаются свинцом, стоит большого труда их поднять. И где-то далеко в сознании теплится, как огонек, стучит в мозгу мысль: "Не засыпай! Не засыпай! Открой глаза!"
Не помню, открыл глаза или нет, только мой обостренный слух уловил скрип снега. Кто-то идет? А может быть, кажется?
Попытался крикнуть и чуть не захлебнулся кровью. Шаги удалялись...
Что делать? Что делать?!. Пистолет!..
Правая рука, согретая теплом рукавицы, нашарила - кобуру. Две короткие вспышки разорвали темноту. Резкие звуки выстрелов эхом отлетели от промороженного гранита. Слышу голос:
– Кто стреляет?!
Вместо ответа выстрелил еще два раза. Ко мне кто-то подошел. Склонившись, он повторил свой вопрос.
Не разжимая крепко стиснутых зубов, я кое-как процедил:
– Летчик... Командир... Разбился... Отмерзают ноги... Левая рука...
Не раздумывая долго, неизвестный сбросил с себя овчинный полушубок. Завернул в него мои отмерзающие ноги. Снял шерстяной шарф, замотал левую руку.
– Товарищ командир, - сказал мой спаситель. - Потерпите. Смотрите не засыпайте. Я бегом на аэродром, за народом.
Неизвестный скрылся в темноте. Это был зенитчик. Он шел через сопки по "прямой" с аэродрома к себе на батарею.
Сколько времени ходил боец, не знаю. Видно, несколько раз я терял сознание. Придя в себя, услышал голоса. Открыв глаза, увидел свет карманных электрических фонарей и склонившихся надо мной людей. "Летчики!.." Они пытались поднять меня, но я закричал от боли.
Нужны были носилки, а их впопыхах забыли.
Кто-то разделся. Меня осторожно перекатили на расстеленный полушубок, подняли и понесли на аэродром. Больше я ничего не помнил.
Очнулся опять от сильной боли. Ее причиняли толчки на неровностях дороги. Меня везла санитарная машина.
Набравшись сил, кое-как выговорил:
– Не гоните сильно машину. Больно...
– Что вы, товарищ командир! - услышал чей-то голос. - Машина едва крутит колесами.
Он был прав. Шофер вел машину тихо, с такой осторожностью, на какую был только способен...
В рентгеновском кабинете меня осторожно раздели, переложили на стол. Врачи начали осмотр. Прослушивая и слегка постукивая по всем частям изнывшего от боли тела, коротко, односложно обращались ко мне:
– Здесь болит? Здесь? Здесь?.. А у меня при каждом прикосновении рук вырывался стон.
– Болит!.. Болит!.. Больно!..
Комнату окутал мрак. Включили рентген. Прожужжал аппарат. Просвечивание закончилось.
Я лежал на холодном столе, врачи отошли в сторону. Кто-то включил притемненный свет, и медики, как заговорщики, склонившись над столом, начали тихо, перемешивая русскую речь с латынью, переговариваться.
Снова проваливаюсь в бездну... И вдруг мой обостренный слух уловил:
– Травмы внутренних органов... Гибель очевидна... Смерть наступит через несколько часов.
Неутихающая боль истерзала меня. А разговор врачей возмутил...
– Вы... вы... жестокие, бессердечные люди... Я слышал. Не мучьте меня больше... Дайте что-нибудь! - выкрикнул я, ругаясь.
– Товарищ летчик! Не надо волноваться. Потерпите, дорогой. Мы постараемся вам помочь... Потерпите, - говорила ласково и взволнованно женщина-врач, склонившись надо мной. - Успокойтесь, мы сделаем все, чтобы вам стало легче.
Я требовал:
– Дайте что-нибудь! Дайте!
Врачи у столика продолжали шептаться. Их перебил чей-то громкий голос:
– Сестра, вот ключи. В кабинете в шкафу, на верхней полке, склянка. Принесите, пожалуйста, ее.
Дверь открылась. Из коридора в кабинет на мгновение ворвался свет и отразился на никеле аппарата.
Женщина-врач держала мою руку, проверяя пульс.
Снова открылась дверь. Шаги... Опять коридорный свет разорвал темноту.
– Принесли? Дайте ему выпить.