Под небом
Шрифт:
Рони почти прорычал, вновь промазав.
– Малой, – захрипел женский голос у него над ухом, – ты в каких облаках витаешь? Напрягись, не то за порох полы мыть пойдешь.
В ушах еще звенело, и Рони обернулся. Вид на Виктора перегородила Ульрика. От нее тянуло чем-то кислым и тяжелым, то ли пойлом, то ли лекарством. Вернулась, у жаровни погревшись. Одного взгляда вблизи ему хватило, чтобы заметить очередной недостаток: вес тела смещен на левую, так не стоят и не ходят здоровые люди. Если и порхала эта птичка, то недолго и давно.
– Нужно соединить в тебе
Рони мучительно вздохнул. Не о такой близости с женщинами он мечтал. Ульрика рубанула ладонью у его пояса, где оснастку на вылазках крепят.
– Клином ты метко бьешь и без прицела. Здесь и того проще.
На словах у нее все ладится, а сама ногу подволакивает, и коршунам сгодилась не пойми чем. Сначала Рони посмеялся над ее менторскими потугами. Потом, как Ульрика показала, что и девица с квинсом управиться может, насуропил брови. Из соревнования со слабым полом дело пошло чуть легче.
Ульрика быстро потеряла к нему интерес и ушла греться, соединившись со стайкой коршунов у огня, в метре от двери в штаб. Виктор за воробьем и приглядывать перестал, долго и молча стоял на холоде, так, что казалось – примерз к этой стойке.
Стало ясно, что мучить воробья грязным делом будут долго. А значит, надо и для себя чего-то выгадать.
– Как давно клеймо носишь? – будто невзначай поинтересовался Рони, бережно вдевая патроны в барабан.
Виктор на секунду поднял глаза и тут же опустил обратно. Вопрос заметил. По обычаю, не посчитал нужным отвечать: отошел погреться у двери, где трещали коршуны. Как будто вспомнил, что людям положено в тепле жить, а он – один из них.
Рони не сдался, проведя хитрый маневр. Отстрелял весь магазин, щурясь от усердия, почти не дышал, целясь. Получилось лучше, чем в прошлый раз. Только Виктор объявился у стойки проверить результат, Рони вернулся к старой колее:
– А все-таки?
– Эй, Ульрика! – Виктор крикнул и деланно отвернулся от Рони, привалившись к стойке локтем.
– Аю?
– Как полагаешь, я создаю о себе превратное впечатление? Может, скормил пачку ложных надежд кому-то из ребят?
Со стороны штаба хмыкнули, кто-то заржал. Рони с показной невозмутимостью перезаряжал квинс.
– Это навряд ли, – заверили коршуна с той части двора.
– Может, – не унимался Виктор, – рожа у меня слишком набожная?
– Пф, сплюнь.
– Тогда объясни-ка мне, Ульрика, с чего наш невольник решил ко мне в друзья набиваться?
Рони мрачно вздохнул, выжидая, когда этот цирк подойдет к концу.
– Думаю, в его обстоятельствах еще не так спляшешь. Берегись, как бы чего не подлизали, – ответил незнакомый коршун. Ульрика тут же загоготала не по-девичьи, запрокидывая голову от смеха.
– И за деньги не сунусь, – обиженно буркнул воробей себе под нос.
– Ты что-нибудь понял, Рони? – Виктор повернулся к нему, склонив голову набок.
– Понял.
Коршуну и этого не хватило, пристал хуже соринки в носке:
– Мало понять, надо запомнить хорошенько. Я не ищу новых друзей.
«А даже если б тебе они и понадобились, ни одного бы не нашел», – смолчал Рони, глянув исподлобья. Стоило что-то ответить, сохранив достойный вид. Не рискнув здоровьем стаи.
– Размечтался. Мне для дела, никаких обид.
– Дело у нас с тобой одно, и, видит небо, – он вздохнул, – я надеюсь, что ненадолго.
– Хоть в этом соглашусь, – бросил Рони и прицелился. Бах! Новая дыра возникла между рисованной шеей и подбородком на мишени.
Не туда выстрелил. Считай, убил.
А Виктор кивнул, довольный, как кровь воробьев почуял:
– Неплохо. – Рони это и сам видел, без подсказок. – Только рано радуешься.
– По мне видно, что я радуюсь? – улыбка и не тронула губы. Нечему воробью радоваться, когда в дело идет порох, и неважно, кто подает искру.
– Должен бы, мне косой помощник и бесплатно не нужен.
Рони стрелял по мишеням, попадая в краску тремя патронами из шести. Промахнулся даже пару раз совсем обидно – так руки крепко сжимали рукоять. И представлялись на месте мишеней совсем другие пейзажи. И почти срывались с губ слова: «Негоже тому, кто почти летать научился, таким дураком быть!» И тянул палец за крючок, отжимал, выпуская пулю. Прямо в наглое фарфоровое лицо.
IV. Гэтшир, бой без пороха
Два дня пролетели незаметно. В чай снова подливали молоко, и спорить с местными порядками не представлялось возможным. Рони зевал от раннего подъема, проклиная коршуновый штаб: копошились там двадцать три часа из всех возможных, прерываясь лишь на собрание утром в пабе через дорогу. Эту традицию Рони крепко обожал, сладко отсыпаясь в кратком миге тишины.
Разлад пропитал не только дряхлые доски штаба. Рони растолкали час назад, а в зале царило запустение: не все коршуны собрались, и здесь проявляя дурную дисциплину. Наглой девчонки не видать, прибыли только Ульрика, горластый да главный мучитель с кабаном. Виктор, что явился лишь полчаса назад, казалось, и вовсе не спал. Отсел в сторону, дописывая какой-то отчет, и черкал в нем порой так громко, будто ножом по дереву водил. Да и лицо на себе принес такое, что и заговорить опасно – бриться то ли назло не стал, то ли забыл. Любой хмурой туче его поставишь в пример.
Говорят, что люди привыкают к хорошему очень быстро. За неимением хорошего, в Гэтшире научились привыкать к худшему. Вот и Рони привык.
Правда, никто не говорил, что репертуар у худшего меняется, и так быстро. По лестнице заспешили шаги, деловито и ритмично. Ульрика приподняла голову, высунув щербатое лицо поверх газеты.
– Спешу доложить в личном порядке! – объявился запыхавшийся мужичок в подмокшем синем мундире. Подбородок разделен на две части, туго перетянутый креплением для головного убора. Рони подул на чай и прищурился: сколько жандармов переглядел в жизнь, а дурной лямки не замечал. Может, от того, что все время на ногах был, или спиной повернут, а не сидел квашней под надзором, лицом к лицу.