Под одним солнцем. Наша старая добрая фантастика (сборник)
Шрифт:
— Ну, вы, живые… кто хочет за ними, тяните жребий!
— Дурак! — Залд протянул к нему свою цепкую, как клещи, руку.
— Оставь его! — остановил Конд. — Он не в себе, видишь. Лучше отметим их память.
— Отметим после, сначала выполним то, зачем мы сюда пришли, — сказал Нолт. — Я думаю, никто не будет возражать.
Конд пристально посмотрел на нас:
— Все согласны?
— Все.
— Сколько человек подало на конкурс?
— Девятнадцать.
— Это точно?
— Точно.
— И все здесь?
— Все на месте.
Конд призадумался.
— Хорошо, система
Со стола убрали лишнее. Залд достал чистый лист и положил его перед Киртом. Тот аккуратно стал заносить в список попарно наши имена. Лист скоро заполнился. Нам с Кондом достался номер семь. Ромс замыкал список и был в одиночестве, желающих лететь с ним не нашлось.
— Меня вычеркните, — мрачно сказал он, — я не полечу, со мной никто не хочет…
Конд резко повернулся:
— Это ты брось, знаем твои фокусы. Будешь участвовать в жеребьевке как и все. Если повезет, напарника выберешь сам, любой согласится, даже я… все же лучше, чем сидеть без работы.
Ромс получил номер девять.
Из сосуда, стоящего на столе, убрали декоративные украшения, и в него по очереди каждый опустил несколько мелких монет. Кто сколько хотел. Как сейчас помню, я бросил шесть лирингов. Наконец звякнул последний медяк.
— Все положили?
— Можно мне еще? — Глаза Ирма возбужденно расширились.
— Разрешим? — спросил Кирт.
— Пусть кладет.
Он бросил десять лирингов и успокоился. Эта цифра в нашей системе розыгрыша ничего не меняла.
— Теперь считай.
Мы сгрудились вокруг стола, наблюдая, как Кирт вытряхивал из сосуда одну монету за другой, проставляя их достоинства рядом со списком наших имен. Колонка цифр быстро росла.
— Проверьте. — Он поднял голову.
— Все верно, ты считай.
Напряжение достигло предела. Я чувствовал, как кто-то горячо и порывисто дышал мне в затылок. Лоб Залда покрылся поперечными складками, Нолт стоял бледный, приковав к перу Кирта неподвижный взгляд, а Конд яростно теребил застежку на своей рубашке. Нервы натянулись, как струна. Казалось, еще минута, другая — и буря чувств, вырвавшись наружу, сметет все на своем пути.
— Восемьдесят шесть.
— Сандарада!!! Летим!!! — радостный вопль Нолта не смог заглушить стоны разочарований. В груди у меня похолодело, и руки опустились, перед глазами запрыгали неясные тени.
— Подождите! Проверьте, проверяйте все! — Голос Конда звучал надсадно и хрипло.
Он первый бросился к записям Кирта, за ним, почти сразу, еще трое.
— Восемьдесят семь!
— Проклятье! — простонал Нолт.
Я тупо посмотрел на Конда, еще ничего не соображая. Тот в радостном возбуждении так огрел меня по спине, что на мгновение перехватило дух, ноги у меня подогнулись и бешено застучало в голове. Сказалась разрядка после пережитого напряжения. Смысл происшедшего мало-помалу начал доходить до меня. Большая радость воспринимается так же трудно, как и большое горе, — ее не охватить сразу. Я сидел у стола, безуспешно пытаясь согнать с лица радостную улыбку, и смотрел на плывущие перед глазами фигуры моих товарищей, а в глубине сознания чужой, незнакомый голос все явственнее, все громче твердил: «Выиграл, ты выиграл! Летим!»
— Эй, хозяин! — прогремел
— А деньги?! — Я удивленно посмотрел на него.
— Деньги? Деньги будут! Неужели у нас всех не найдется на что отметить память погибших товарищей? Записывай, кто сколько даст, получим — рассчитаемся.
Хозяин бара засуетился. На сдвинутых столах скоро появилось приятно одурманивающее оло и скверная закуска в виде тонко нарезанных ломтиков калмаски, сдобренных острой приправой.
Дальнейшее я помню плохо. Я сразу выпил большой бокал, от которого голова пошла кругом, и теперь трудно разобраться, что было на самом деле и что мне тогда мерещилось. Помню только, что поздравления и пожелания, которыми нас награждали, перемешивались с воспоминаниями о Тэлме и Карее, особенно о Тэлме. Мы пели старинную песню пилотов. Она родилась еще в эпоху химических ракет и была любимой песней Тэлма.
Пой, пилот! Окончен рейс! В облака ушли светила, Не нашла в пути могила, Вновь ты на планете милой! Пой, пилот! Окончен рейс!Я думал о нем — об этом весельчаке, баловне удачи, жизнерадостном Тэлме, которому так и не удалось окончить рейс. Передо мной маячил Ромс, он азартно жестикулировал, когда мы дружно в девятнадцать глоток подхватывали слова припева. Глаза его горели, а на лице лежала печать какой-то отрешенности. Таким он остался в моей памяти навсегда.
Через два дня я отправился в Государственное Объединение, чтобы выяснить обстановку. Дело это нам с Кондом казалось щекотливым и тонким, и после некоторых споров оно было поручено мне, как более искушенному в дипломатических вопросах. Но никакие ухищрения не понадобились. Когда я вошел в кабинет комплектования экипажей, чиновник, несколько дней тому назад равнодушно принявший у меня документы, поднялся навстречу как к старому знакомому.
— И вы тоже? — спросил он без всякого предисловия.
— Что тоже?
— Тоже за документами?
— Какими документами? — спросил я с притворным удивлением. — Разве моя кандидатура не подходит?
— Нет, дело не в этом. Я подумал… Вы, правда, ничего не знаете?
— Абсолютно! А что произошло?
Он посмотрел на меня с сомнением.
— Странные дела творятся на нашей планете, оч-чень странные. Никак не могу понять, почему почти все вдруг забрали свои документы и отказались от участия в конкурсе. Может быть, у Парона объявлен новый набор?
— Нет, я ничего не знаю.
Меня смутило случайно оброненное им слово «почти». Относилось ли оно, только к нам с Кондом или речь шла еще о ком-то другом?
— Непонятно, — продолжал чиновник, сидя на столе, — очень непонятно… Так вы не за документами?
— Нет, я же сказал.
— Я подумал, что вы, как и все… Просто эпидемия какая-то. Так что вас интересует?
Он задал этот вопрос так, словно конкурсы на то и учреждаются, чтобы подавать документы и сразу же требовать их обратно.