Под покровом тьмы
Шрифт:
Том явно чувствовал себя неловко. Энди спросила:
– Я тебя нервирую?
– Просто мужчинам и женщинам не полагается обсуждать такие вещи. Фелисия тебе расскажет.
– Прости. Мне почему-то легче говорить с тобой.
Это ему, похоже, понравилось.
– Правда?
– Ага. Знаешь, бывает, что сразу чувствуешь расположение к человеку?
– М-м, ага.
– Хотя, если тебе неудобно, давай займемся цыплятами.
– Да нет, я не отталкиваю тебя.
– Надеюсь, что нет, – сказала Энди. – Было бы хорошо иметь здесь друга.
– Не думаю, что правила это запрещают.
Она бросила взгляд на его сигарету:
– Правила
– Курение – это мелкое нарушение, – сказал Том, защищаясь. – За что-то более серьезное тебя могут вышвырнуть.
– За что, например?
– Например… за секс.
– Почему это так плохо?
– Потому что это не только истощает энергию, но и уводит дальше от источника. Это способ удовлетворения мирских побуждений.
– Значит, вся система веры основывается на воздержании?
– Нет. Она основывается на удовлетворении. Однако оно приходит способами, каких ты никогда раньше не испытывал.
– Если это так удовлетворяет, почему же ты по-прежнему получаешь удовольствие от… ну, например, от курения?
– Потому что я все еще человек. Честно говоря, на самом деле я не получаю от курения такого уж удовольствия. Я просто курю. И так со всем, что привязывает нас к этому миру. Это краеугольный камень философии мистера Блечмана. Он учит, что наши эмоции, наши побуждения, наши желания – они похожи на отголоски.
– Отголоски?
– Ага. При любом деле, при любом переживании первое впечатление всегда самое сильное и приятное. Впоследствии каждое впечатление – лишь повторение, становящееся все слабее и слабее, как отголоски эха, пока мы не оказываемся полностью отключенными от источника энергии. А это и побуждает нас испытать что-то новое.
– Не хочу, чтобы ты считал, будто у меня только одно на уме, но я бы не сказала, что лучший секс в моей жизни был самым первым.
– Пожалуйста, оторвись от секса, ладно? Вспомни, как ты в первый раз увидела океан. Как в первый раз ехала на велосипеде. Как в первый раз летела на самолете.
– А как ты в первый раз убил?
Том опешил.
– Я имею в виду цыпленка, – сказала Энди.
– И это тоже работает. Все, что дает ощущение прилива энергии и изменяет уровень излучения. Через некоторое время мы просто теряем чувствительность. Но продолжаем делать одно и то же, надеясь, что сможем хоть мимолетно испытать возбуждение, испытанное в первый раз.
– Ты испытываешь возбуждение от убийства?
– Я не сказал «возбуждение».
– Прости. Мне казалось, сказал.
Он снова занервничал, затягиваясь сигаретой, хотя она дотлела до фильтра.
– Я только говорю, что нам не следует расходовать энергию на повторения. Энергию надо направлять в другом направлении.
– К источнику? – спросила Энди.
– Да. – Том смял сигарету. – Впрочем, нам с тобой не следовало бы обсуждать все это. Я опережаю программу. Ты и так узнала гораздо больше, чем полагается на твоем уровне.
«Гораздо больше», – подумала она.
На горизонте появилась полоса облаков. Золотые лучи утреннего света пронзили дощатые стены курятника. Том смотрел на восходящее солнце, а Энди рассматривала его профиль. Она не могла точно вспомнить, но было в его внешности что-то знакомое. Том заметил ее взгляд, и Энди быстро отвела глаза.
Она взяла ведро и снова занялась делом, наблюдая уголком глаза, как Том методично обходит курятник и отбраковывает слабых.
58
Солнце
Но сегодня все происходило по-другому. Что-то во вчерашнем письме Марты Голдстейн задело какую-то струну в памяти. Дело скорее было в самой бумаге, чем в тексте записки. Марта пользовалась весьма редким сортом почтовой бумаги, с необычной текстурой. Где-то Гас уже видел такие разводы. Пролежав несколько часов без сна, он вспомнил, где именно.
В одном из выдвижных ящиков Бет хранила всякий хлам, связанный с его юридической фирмой. Несколько ночей назад Гас быстро просмотрел содержимое, решив, что здесь не может быть ничего важного. Однако когда он на этот раз рылся в ящике, его мнение изменилось. За какими-то программками давних банкетов в фирме оказался засунут знакомого вида конверт. Судя по штемпелю, ему было больше года. Обратного адреса нет ни на конверте, ни на вложенной в него бумаге. Только записка без подписи на бумаге с характерными разводами. Анонимка предназначалась Бет и написана была тем же почерком, что и вчерашнее письмо Марты Голдстейн.
«Не имеет значения, кто я,
– гласило письмо. –
Важно лишь то, что ваш муж отдался мне, и пора вам узнать правду».
Гас замер, оглушенный. Марта аккуратно подобрала слова: «отдался мне». Это согласовывалось с ее идеей насчет «половинок». Однако смысл письма, адресованного Бет, заключался лишь в том, что Гас занимался сексом с другой женщиной. Во всем чувствовался классический стиль Марты. Письмо не подписано, и значит, Бет должна была поговорить с Гасом, если бы захотела узнать, кто его написал. Написано же оно было собственноручно, поэтому Гас сразу бы узнал руку Марты. Если бы ему пришлось сказать жене, что «анонимный» автор – Марта, это только придало бы письму правдоподобности.
Каким-то образом Бет сама догадалась, что это Марта, поскольку засунула письмо в ящик для связанного с фирмой хлама. Жена ни слова не сказала Гасу. Но запомнила, и это вполне объясняло ее паранойю насчет Марты.
Гаса отвлек непонятный шум. В предрассветной темноте ветер свистел в ветвях за окном спальни. В коридоре тикали часы. В остальном в доме было тихо.
Гас сразу же вспомнил о словах Декса, что вчера вечером кто-то следил за ним.
Он тихо отступил из гардеробной и посмотрел на щиток сигнализации на стене. Все включено, никаких признаков вторжения. Гас вышел из спальни в коридор. Тишина. Он медленно прошел к парадной двери и посмотрел сквозь витражное стекло. Машина по-прежнему стояла на подъездной дорожке. Никто не бежал по газону. Гас направился на кухню. На улице буйствовал ветер, но стук веток о стены и окна не был похож на встревоживший его шум. Гас включил свет на кухне – и вздрогнул.