Под псевдонимом Дора
Шрифт:
"20.11.43 - в 00 час. 04 мин. УС отвечает ОВВ и передает ей телеграмму из 59 групп цифр. ОВВ подтверждает получение и передает сообщение из 321 группы цифр.
В 00 час. 45 мин. - обыск у Фута во время работы. Он прерывает передачу, услыхав шум у двери. Оборвал провод от передатчика и сжег телеграммы.
Большая часть запасного материала для рации была найдена в хорошем тайнике вверху шкафа. Там же был спрятан ящик от пишущей машинки, в котором хранился передатчик".
Обыском в квартире руководили полицейские инспекторы Женевы и Лозанны Кнехт и Паше, офицер генштаба и командир радиороты пеленгации. Они же подписали протокол домашнего обыска.
Далее Джим в отчете Центру писал: "Меня увезли в
Москва, не зная об аресте нашего последнего радиста, некоторое время пыталась наладить внезапно прервавшуюся связь.
1.12.43. Джиму.
1) Смогли ли передать Сиси и Пакбо наши сообщения? Каково их положение?
2) Будьте особо осторожны при связи с Центром. Форсируйте перенос рации в другой город. Передавайте только единичные, самые важные сведения и сообщения. Мы вас внимательно слушаем и ждем в условленное время. Сердечный привет.
Директор.
На допросах в полиции Джиму стали ясны некоторые обстоятельства провала нашей группы. В 1945 году он сообщил руководству Центра следующее!
"На первом допросе меня спрашивали, признаю ли я, что совместно с неким Александром Радо передавал политическую, военную и экономическую информацию для СССР, работая против державы, название которой не упоминалось.
Полиция знала не все, но довольно много. 1) Знала, что я подготовил Розу, Эдуарда, Мауд и якобы поставил на их квартирах рации; 2) знала, что я должен встретиться с Пакбо (из телеграмм Доры Центру), но кто он такой - не знала; 3) знала, что я должен готовить кого-то по радио; 4) знала из последних телеграмм, что мне приказано перейти на нелегальное положение; 5) знала из телеграммы, что Дора связался с Эдуардом в тюрьме...
На последнем, третьем допросе, - пишет далее Джим, - инспектор Паше упомянул первый раз настоящую фамилию Сиси и, кроме того, другие фамилии, которые мне ничего не говорили. Упоминался также один человек из Берна: якобы его должны арестовать. Может быть, речь шла о Пакбо (фамилию я не запомнил, поскольку не знал ее - знал только псевдоним)?
Полицейские были уверены, что у меня есть другой, специальный шифр для связи с офицерами ОКБ, Вертером и другими. Думали, что я получаю информацию оттуда по радио. Они нашли у меня один немецкий роман, подаренный мне Микки, в котором я когда-то, подчеркнул кое-какие слова, и решили, что это и есть моя книга для перешифровки телеграмм из Германии. Полиция считала, что я употребляю три шифра: один - для Центра, второй - для Германии, третий - для связи с Францией.
Из допросов мне стало ясно: 1) швейцарцы узнали о нашей организации от немцев; 2) приблизительное расположение наших станций получили от немцев; 3) швейцарская полиция заполучила мое фото от немцев, но не знала моей фамилии, хотя ей было известно, что я принадлежу к группе Доры.
Инспектор Кнехт сказал мне, что гестапо очень много знает о нашей группе в Швейцарии и что, арестовав меня, швейцарская полиция, может быть, спасла мне жизнь".
Отчет Джима свидетельствует, что допрашивавший его инспектор Паше также заявлял, что гестапо было в курсе работы советской разведгруппы в Швейцарии. Следователи расспрашивали Джима и о его связях с Агнессой Циммерман (Микки), жившей, как читатель помнит, в Мюнхене. Совершенно очевидно, что данные о ней швейцарская контрразведка могла получить только от гестапо или СД. Наконец, именно нацисты убедили швейцарцев, будто Джим поддерживал радиосвязь
Что касается заявления инспектора Кнехта о том, что, арестовав Джима, швейцарская полиция сохранила таким образом жизнь нашему радисту, то оно, по-видимому, не лишено оснований. Аккос и Кё утверждают в своей книге, что якобы после войны в архивах СД был найден план похищения Фута из Швейцарии. Поручалось это тайным агентам. Операция намечалась на 23 ноября. Гитлеровцы опоздали всего лишь на три дня.
Джим стойко держался на допросах. В марте 1944 года его дело было передано из полиции в военную прокуратуру. Но и там он отрицал свою принадлежность к нашей группе. По совету своего адвоката Фут признал лишь то, что безусловно могло быть доказано на судебном процессе. Он дал такие показания: состоял на службе у одной из держав Объединенных Наций, передавал ей секретную информацию о гитлеровской Германии; сообщников в Швейцарии нет, руководитель группы находится за рубежом; государственным интересам Швейцарии ущерба не наносил; с упомянутыми Радо, Хамелями, Болли и другими никаких связей не имел.
После подписания этого заявления Александра Фута более не допрашивали вплоть до освобождения из тюрьмы.
Когда разведчик - нуль
Я ожидал Джима, как было условлено, 20 ноября, но он не явился. Зная его аккуратность, я приготовился к плохим вестям. Мы понимали, что отныне ни один из нас не застрахован от ареста и произойти это может в любой момент.
О том, что полиция схватила Джима, я узнал неделю спустя. Мне нужно было срочно подыскать другое жилище. Квартиру врача теперь нельзя было считать надежным убежищем. Конечно, если бы агенты, идя за Джимом, раскрыли нашу конспиративную квартиру, они уже арестовали бы нас с Леной. По логике полиция поступила бы так. Однако трудно угадать, что на уме у твоего противника. Законы подпольной борьбы обязывают учитывать различные ситуации. А первая заповедь конспирации гласит: если твой товарищ, знающий адрес явочной квартиры, провалился, смени ее.
Новую квартиру не так просто было найти среди людей, которым можно было довериться, не каждый решился бы укрывать у себя лиц, преследуемых властями. Наконец в начале января 1944 года жилье подыскали - хозяева были друзьями одного нашего сотрудника. Ночью мы с женой перебрались к ним. Это было неподалеку от дома врача. Квартира - отдельная, без соседей на этаже, но очень маленькая. Нам отвели тесный чулан, в котором с трудом умещалась только одна раскладная кровать. Кое-как мы устроились - выбора не было. На неудобства не обращали внимания. Часами приходилось сидеть в этом чулане, не выходя оттуда и даже не двигаясь. Днем в дом приходила служанка, прибиравшая комнаты и приносившая продукты. А по вечерам к хозяевам нередко наведывались приятели - поиграть в бридж. Разумеется, никто из гостей о нас ничего не знал, поэтому нужно было сидеть очень тихо.
Вспоминая сейчас долгие месяцы, проведенные в той каморке, я удивляюсь, как у нас с Леной хватило терпения вынести это добровольное заточение, это испытание неподвижностью. Коченели руки и ноги, казалось, даже будто загустела в венах кровь. Порой хотелось плюнуть на все, встать и выйти на улицу. Ведь каждому из нас тогда было чуть больше сорока лет, мы жаждали действия, деятельности! А пришлось сидеть взаперти. Для меня лично то время было, пожалуй, самым тяжелым в жизни.
Швейцарская полиция вынудила все-таки нас порвать связи с организацией, отсиживаться в чулане. Ничего другого пока нельзя было сделать - агенты искали меня по всей стране. Эти сведения получил через своих информаторов в федеральной полиции мой друг - член нашей группы. Только он один знал, где я теперь скрываюсь, и приходил изредка сообщить, каково положение дел. С ним мы обдумывали, что же нам предпринять, как заново наладить радиосвязь с Москвой: ведь без нее вся наша работа равнялась нулю.