Под псевдонимом Ксанти
Шрифт:
Последующие дни выдались напряженными, но мысль о необычных обстоятельствах смерти Внуского-старшего не давала покоя Хаджумару. Нет, пока он ни в чем не обвинял ни отца, ни сына.
Сотрудники аппарата знали, что генерал уважал тех работников, что могут до мелочей восстановить обстановку, при которой произошло даже самое невинное событие, как, например, встреча двух людей. И Чернышев, описывая генералу похороны Внуского-старшего, привел поразительное количество деталей:
— К вечеру гроб установили в гостиной дома-усадьбы, где проживал покойный, — рассказывал Чернышев. — Она была давно не ремонтированной, на стене висели клочья оторвавшихся обоев. В помещении горела лишь одна свеча. Люди заходили, приближались к гробу, крестились, всматривались в покойника и спешили поскорее покинуть темное затворье. Несли гроб домочадцы да прибывшие родственники покойного. Гордые, мол, Внуские, свои заботы на других не взваливали. Есть еще одна необычная деталь. Хоронили его не до обеда, как принято, а незадолго до захода солнца.
— И чем это было вызвано?
— Ждали его двоюродного братца, который очень любил Внуского. Приехал он в пятом часу… Плакал так, что всем не по себе стало.
— Выяснили, отчего полковник Внуский вдруг исчез из станицы?
Чернышев победно усмехнулся, нетерпеливо выложил:
— Настораживает одно свидетельство. Некий Дыбенко, умерший в тысяча девятьсот тридцать девятом году, придя на похороны и увидя Внуского-старшего в гробу, чертыхнулся при всем честном народе и произнес довольно загадочную фразу: «Эх, так и не добрался я до тебя, полковничек, упустил». Об этом нам сообщили два свидетеля, которые уверяют, что потом станичники не раз упрекали Дыбенко в непочтительности к покойникам, на что тот зло цедил сквозь зубы: «Покойник покойнику рознь». Кстати, Дыбенко в двадцать шестом году был председателем Совета станицы. Вот я и… Впрочем, все станет ясно через два-три дня — когда мы изучим ставропольский архив.
— Думаю, догадка ваша верна, — сказал Хаджумар. — Полковник… бывший полковник, — поправился он, — исчез потому, что Дыбенко стал сомневаться в его лояльности.
— Так точно, — подхватил Чернышев.
— Но почему Дыбенко перестал доверять Внускому? Была причина? Какая? Особо рассчитывать на архив не следует — Дыбенко, возможно, и не писал никуда о своих подозрениях.
Хаджумар задумался. Он знал, как строги станичники, когда дело касается обрядов. Задержка похорон на три часа — явление, прямо скажем, странное. И дело не столько в двоюродном брате покойного, сколько в причине, которую надо обязательно разгадать… Но как это сделать? — Много лет пробежало, нити, связывающие сегодня с далекой тайной, порвались. И все-таки ее предстоит разгадать. Ни одно крупное происшествие не исчезает во мраке лет, что-то остается. Это что-то надо найти и по нему воссоздать всю картину.
— Гроб заколотили на виду у всех? — уточнил генерал.
— Так точно, — подтвердил Чернышев, и неожиданная догадка заставила его быстро взглянуть на Мамсурова.
Убедившись, что не освободиться ему от назойливой мысли, Хаджумар сказал:
— Надо проверить, на самом ли деле был похоронен бывший полковник Внуский-старший.
— У меня длиннющий список свидетелей, — засомневался Чернышев.
— И все-таки проверьте, — приказал генерал.
Был воскресный, по-летнему душный день. Сережа возбужденно бегал по дому. Он проснулся чуть свет и нетерпеливо спрашивал, когда же подъедет машина, которая отвезет его, дедушку и бабушку. В дороге Хаджумар сообщил внуку: они будут окапывать деревья, чтоб тем легче было напиваться дождевой водичкой. И, прибыв на дачу, они тотчас взялись за лопаты: дед — за огромную, внук — за крошечную, выкрашенную в красный цвет. Лине нашлось другое занятие — сажать цветы.
…Когда раздался дверной звонок, Сережа находился в доме. Вцепившись обеими руками в двухлитровый графин, он осторожно наливал воду в стакан.
— И кто бы это мог быть? — почти как бабушка, пробормотал внук и отбросил засов.
На пороге стоял Чернышев.
— Здравствуй, малыш! — улыбнулся он мальчугану.
—. Вы за дедушкой? — В глазенках Сережи запрыгали встревоженные чертики, и он непреклонно заявил: — Мы с ним деревья окапываем.
— Поздновато как будто, — удивился Чернышев. — Кто же летом деревья окапывает?
— А весной у дедушки времени не было. Служба у него такая.
Чернышев кивнул на телефонный аппарат:
— Он что у вас, не работает?
Сережа испуганно оглянулся на открытое окно и приложил палец к губам:
— Тс-с. — И признался. — Я его выключил. А то все звонит и звонит. А сегодня выходной, пусть дедушка отдохнет от своей службы.
— А-а. — Чернышеву стало неловко от того, что он приехал.
— И дедушка сегодня все удивляется, почему телефон не трезвонит. — Сережа обратился к гостю с детской непосредственностью: — Ты меня не выдашь?
— Ни за что! — поклялся Чернышев.
— Где ты запропастился, внучонок? — послышался голос Хаджумара.
Сережа спохватился, бросился к столу, схватил стакан:
— Дедушка пить хочет.
Чернышев направился следом за малышом к двери, выходящей в сад, и застал Хаджумара далеко не в генеральском обличье. Тот был в штанах и майке, на голове повязан носовой платок — ну выглядел точь-в-точь как все дедушки на пенсии.
— Здравия желаем, — бодро начал Чернышев и неуверенно закончил: —… товарищ генерал.
— Здравствуй, Сергей Васильевич. Ты чего смутился? — Хаджумар жадно выпил воду.
— Дядя обещал, что ты с ним не уедешь, — предупредил Сережа.
— Не уеду, не уеду, — успокоил внука Хаджумар. — Сегодня я твой. Сбегай за бабушкой, скажи: гость у нас…
— Зачем беспокоить? — смутился Чернышев. — Я сейчас уеду.
— Сбегай, сбегай, — подтолкнул внука Хаджумар.
— Бегу, — заторопился тот и, глядя на Чернышева, заговорщицки прижал палец к губам.
Сережа убежал. Хаджумар весело улыбнулся:
— Секреты у вас? Не о телефоне ли?
Беглого взгляда на полковника было достаточно, чтобы понять: у него есть что сообщить. Чернышев пытался скрыть это, но торжествующий взгляд его карих глаз и слегка вздернутый вверх подбородок выдавали его. Он любил преподносить начальству неожиданные вести.
— Разрешите доложить, товарищ генерал!
Хаджумару не терпелось узнать, что так взволновало полковника, но старая горская привычка — ни в коем разе не показывать любопытства — сдержала его, и генерал нарочито безразличным тоном сказал: