Под псевдонимом «Мимоза»
Шрифт:
— Благоденствие да будет с вами!
Засуетившийся хозяин усадил ее в огромное старинное кресло, как трон возвышавшееся над столом, со словами:
— Все готово, дорогая Лиз. Только Вилли и Фредди еще на подходе.
И в тот момент, когда издатель с юным Рабсбургом переступали порог, граф стал быстро занавешивать шторы, а Консуэло внесла длинную свечу, поставив ее на этажерку возле стены. Затем выключила люстру, с которой свисала цепочка с серебряными колокольцами. А на середине стола лежали какие-то странные фигурки, коробочки и кубики.
Освещаемая лишь бликами пламени
— Возьмемся за руки, друзья!
И присутствующие, соединенные сплетеньем рук, медленно опустились в кресла. Тогда фрау Лукель поднялась со своего «трона», приблизилась к этажерке и зажгла свечу. Сам Бестрем в этот момент щелкнул пальцами, и по комнате поплыл туман, окутывая гостей ароматом ладана. Одновременно тихо зазвучала g-moll-ная баховская фуга из «Хорошо темперированного клавира».
Маша сидела между Консуэло и принцем Фредди. Интуитивно уловив смятение профессорши, графиня крепче сжала ее ладонь, а юный Рабсбург вообще застыл, будто окаменев. Мимозе на миг показалось, что она валится куда-то вниз. В глазах ее зарябило, и перед ней в полутьме поплыли мельчайшие, словно пылинки, огоньки и тихо зазвенели колокольцы, кубики зашевелились, а фигурки, к изумлению Мими, стали сами подпрыгивать над столом…
Напряжение, царившее в зале, постепенно возрастало. С высокого кресла наконец раздался глуховатый голос Лиз, сильно откинувшей голову назад:
— Уже скоро, сейчас, вот он… Альберт, скажи, что нас ждет?
На стене, противоположной камину, отразилась тень, воздух над столом всколыхнулся, и гостиную пронзил легкий, едва ощутимый порыв ветерка. А из уст фрау Лукель раздался басовитый голос:
— Мы, немцы, вместе будем, но не радуйтесь.
После долгой паузы Лиз опять вкрадчиво спросила:
— Скажи, Альберт, кому здесь угрожает что-то?
В этот миг блестевший на голове ее тюрбан еще сильнее качнулся назад, и она провещала басом:
— Тому, кто пришел издалека, издалече кто приплыл…
Наступила гробовая тишина. В неизъяснимом внутреннем порыве Маша стала вдруг произносить про себя: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут…»
И сидевшие за столом внезапно расцепили руки, а Лиз писклявым голосом завопила:
— Он уходит… он, Альберт… ушел совсем!!!
Оцепенение, в котором пребывали гости, постепенно спадало. Лица их оживлялись и обретали естественное повседневное выражение. Наконец они стали медленно выходить из-за стола. Неподвижно сидела с закрытыми глазами лишь одна инфернальная Лиз. Все заметили это, когда Бестрем откинул тяжелые шторы и погасил свечу. К фрау Лукель осторожно подошла сердобольная Консуэло и, тронув ее за плечо, прошептала:
— Лиз, а Лиз? Очнись скорей, мы ждем тебя! Слышишь?
Но мадам-медиум оставалась невменяемой. И тогда граф Бестрем громко обратился к гостям:
— Дамы и господа! Прошу всех на ужин!
Гости охотно последовали призыву хозяина, дружно устремившись в столовую. Вслед за ними вяло поплелась и Лиз Лукель, с трудом очнувшаяся от транса.
За ужином Бестрем с любопытством взглянул на Марию:
— Что, фрау профессор, вы впервые на таком сеансе? Уж не подумали ненароком, что угодили в лапы оккультистов, а?
— Нет, граф. Я и задуматься не успела, когда чья-то неведомая тень повергла меня в трепет, и кубики взлетевшие, и колокольцы. Гм… вообще-то все потустороннее нам, простым смертным, недоступно, но… заманчиво. Однако меня поражает, что вы ничего не боитесь! — оживленно откликнулась Мими, наивно посмотрев на присутствующих.
— Как не боимся, фрау Лаурин? Мы все страшимся прикосновений к тайне бытия. Не правда ли, дамы и господа? — воскликнула Конси. — Но жажда хоть чуть-чуть приблизиться к этой тайне просто неустранима в нас. Такова уж наша грешная природа.
— Ах, дорогая Консуэло! Мне кажется, вопрос фрау Лаурин обращен к страху несколько иному, а именно — к опасности впасть в соблазн, т. е. через вызов духов и призраков всяких прощупывать тайны мироздания. А сие-то что значит, а? В конечном-то счете это означает — скатиться в тривиальный спиритизм, который кстати, Томас Манн столь презрительно называл «воскресным развлечением для кухарок». Уж простите меня великодушно! — с тонкой иронией заметил Вилли Герлинг.
— Да, Вилфред, ваша мысль мне близка. И даже более того, мне кажется, что сообщение с миром иным — душами умерших, вызывание духов и тому подобное — куда страшнее, чем безобидные «развлечения кухарок», это — игра с огнем! И ваш любимый Томас Манн, побывав на таком химерическом сеансе, кстати, заметил, что узрел там язычки гееннского пламени, но сыт ими по горло! — поддержала издателя Мимоза.
— Так как же, дорогая фрау профессор, вы отрицаете такие явления как телекинез, ясновидение, телепатия? Я-то слышал, что в изучении сего, именно вы, русские, — впереди планеты всей! А чему мы сейчас свидетелями были, а? Не соприкоснулись ли с загадочным, необъяснимым пока еще, но реально существующим миром? — пристально взглянув на Машу, спросил слегка взбешенный хозяин дома.
— Все названное вами, граф, бесспорно существует. Но приближение к нему простого смертного — залет птички в дьявольскую сеть! Есть такая русская поговорка: коготок увяз — всей птичке пропасть.
— Значит, вы, фрау Лаурин, принципиально против познания паранормальных явлений и вообще — всякой мистики?!
— Отнюдь. Но формы познания, как мне кажется, должны быть какими-то иными. Эта тема чрезвычайно сложна, и научный подход к ней вполне оправдан. Есть же такие лаборатории и во Франции — слышала я, — и у нас. Но изыскания должны проводиться на духовной основе — без этого все потеряет смысл.
— Абсолютно согласен с фрау Лаурин: если ученый приступает со своими приборами к таким объектам, как фантомы, призраки и т. п., то он должен быть человеком духовно просвещенным! — поддержал, в свою очередь, Марию издатель, и вздохнув, добавил, — уж если не совсем верующим христианином, то хотя бы религиозно образованным, ведь так?