Под шафрановой луной

Фосселер Николь

– Ничего страшного, – успокоила она его, покачав головой, и двинулась дальше. – В последнее время желудок часто дает о себе знать. Видимо, я испортила его арабским кофе и острой едой.

– Ты побледнела, – сообщил Ральф, бросив на нее испытующий взгляд, и шепотом добавил: – Но все столь же прекрасна.

Майя слабо улыбнулась. Ей было неудобно, когда муж делал ей комплименты, словно получала подарок, за который не могла равноценно отблагодарить.

– Я рад, что ты здесь, – продолжал он. – Здесь ты сможешь как следует отдохнуть, а я пока попытаюсь ускорить свой перевод на новую должность.

Майя написала ему несколько строк, сообщив о возвращении в Оксфорд, и по дороге в Лондон он заехал в Блэкхолл.

– Должно быть, рекомендация Коглана сильно впечатлила людей

из министерства, судя по тому, как быстро мне прислали приглашение на собеседование. Надеюсь, я смогу убедить их, что мои таланты в Адене пропадали впустую, и где-нибудь их можно использовать рациональнее. Не волнуйся, – поспешно добавил он, – я не собираюсь проситься на фронт. Думаю, война скоро закончится.

Осада Севастополя продолжалась, как и военные действия на Балтике, русском побережье Тихого океана и в Армении – Россия и ее противники цепко вцепились друг в друга, и никто еще не одержал решающей победы, даже когда союзники Англии усилились за счет войска Королевства Сардинии и драгунов Британской Индии. А потому основные надежды возлагались на сферу дипломатии. Премьер-министр лорд Абердин из-за скверного положения на фронтах, отступающих из-за плохой подготовки и организации кампании, оказался под таким давлением, что был вынужден подать в отставку уже в начале года и в первых числах февраля был замещен лордом Пальмерстоуном. Менее месяца спустя умер царь Николай I, не увидев конца развязанной им войны. Его сын и наследник Александр II согласился на переговоры ввиду больших потерь со стороны русских. Однако на Венском конгрессе лорд Пальмерстоун посчитал выдвинутые для России условия слишком мягкими и убедил Наполеона III Французского проявить твердость. Рано или поздно Севастополь падет, в этом Пальмерстоун был уверен, и тогда Великобритания получит сильную позицию для новых мирных переговоров, где сможет диктовать России свои условия.

– Я написал Люмсдену в надежде, что он не забыл моих достижений в разведке. В Монпелье меня ждало письмо одного из тогдашних полковых товарищей, он писал, что корпус разведчиков расширили. Возможно, мне удастся занять одну из новых должностей.

Ральф остановился, взял Майю за обе руки и глубоко вздохнул.

– Майя, я… я понимаю, что прошлого не вернешь. Я вел себя ужасно. Это было и есть непростительно. Но я лелею надежду, что однажды ты сможешь меня простить.

Ему явно не хватало ни слов, ни самообладания. Губы его дрожали, но он пытался заставить себя успокоиться.

– Когда ты пропала, мы узнали о твоем похищении, и всю дорогу в поисках тебя… Мне кажется, только тогда я осознал, как много ты для меня значишь. Я бы никогда не простил себе, если бы не получил тебя обратно живой, – шепотом добавил он. – Я хочу начать все сначала. И чтобы доказать серьезность своих намерений, – он засунул руку в карман форменных брюк и вытащил футлярчик с красной выпуклой велюровой крышечкой, – я хочу подарить тебе это.

Ральф раскрыл коробочку и протянул Майе. Она смущенно посмотрела на обручальное кольцо в светло-голубом сатине. Массивнее предыдущего, из темного, тяжелого золота, явно дорогое.

– Лучше, чем предыдущее. И я сделаю все, чтобы стать лучшим мужем. Если… Если ты захочешь. Если захочешь – меня.

Увидев, что Майя никак не реагирует и молчит, он вновь захлопнул футляр и вжал его в руку Майе.

– Я оставлю его тебе, чтобы ты всегда помнила о моих намерениях.

Ральф казался разочарованным, и Майя заметила в его лице напряженность, хотя он изо всех сил старался это скрыть.

– Нам нужно возвращаться, – напомнил он, жестом указав на дом. – Мой поезд уже через час.

Он стоял перед ней в солнечном свете, сочившемся сквозь листву деревьев, отражающемся на золотых галунах и пуговицах военной формы, озаряющем его и напоминающем о прежних днях. О его настойчивом сватовстве, переполняющей Майю блаженной влюбленности, тогдашнем блеске и легкости. Куда все это ушло? Неужели действительно невозможно все это вернуть или превратить в нечто иное, простое, но не менее ценное?

Она импульсивно обвила его руками.

– Дай мне время, – прошептала она ему на ухо и почувствовала вздох облегчения.

– Все время этого мира, – прошептал он в ответ.

Она незаметно стерла следы его нежных поцелуев на щеках, и, когда он нашел губами ее губы, уклонилась и откинула голову резче, чем ей хотелось бы.

– Я буду терпеливым, – пылко пообещал он и погладил ее по щеке. – Не знаю, что тебе пришлось пережить там, в Аравии. Но возможно, когда-нибудь ты сможешь рассказать мне об этом.

– Возможно, – пробормотала Майя, но ее голосу не хватало убедительности.

Она вновь вернулась к старой жизни в Блэкхолле, словно никогда и не уезжала. Заняла свою старую комнату, читала, переводила и писала письма. Но остальное было иначе, чем прежде. Из уважения к трауру семьи в доме больше не проходило дискуссионных вечеров ученых и студентов. Немыслима была и организация больших чайных вечеринок или званых вечеров – лишь изредка Марта Гринвуд приглашала на чай небольшой круг приятельниц, и вечер проходил в подавленном настроении, но Марта находила утешение в том, что большинство присутствующих могли посочувствовать ее боли – они тоже когда-то теряли ребенка, мужа или другого члена семьи. Присутствие Майи и Ангелины было не ожидаемо, но желательно, и Майя охотно делала матери одолжение, надевая спешно сшитое платье из черного крепа и даже новое купленное Ральфом кольцо. По невысказанной просьбе матери она носила его вне дома, хотя с радостью снимала, стягивая в зале перчатки. Майя считала несправедливым носить кольцо, ведь для Ральфа оно значило так много, а для нее, напротив, так мало – символ замужества, что развалилось столь быстро, в котором она нарушила верность. Пусть она и была единственной, кто знал об этом, и сама она пыталась не вспоминать о случившемся.

Она с иронией замечала, как изменилось ее положение в обществе Оксфорда: из презренной старой девы с причудами она превратилась в почтенную супругу бравого солдата, самоотверженно поддерживающую родителей в тяжелые дни. О ее побеге больше не говорили, а если и вспоминали, то со снисходительной улыбкой, словно хотели сказать: ну да, начало было бурным и не слишком достойным, но теперь норовистые молодые лошади вновь послушно ковыляют в телеге общественных правил, как полагается.

Некогда столь оживленный Блэкхолл, казалось, осиротел, стал слишком большим для оставшихся Гринвудов. Словно смерть Джонатана ознаменовала конец беспечной эпохи и началась тихая, задумчивая жизнь. Майя тоже стала тихой и задумчивой. Ее прежняя неугомонность, энергия, с какой она изо всех сил пыталась добиться своего, и лихорадочное ожидание чего-то нового угасли. Сверкающие мечты о далеких странах и приключениях пообтесались об реальность, о трезвый взгляд на себя и свою жизнь. Тем не менее Майя радовалась каждому дню, не приносящему решающих новостей о Ральфе, который ждал личного или письменного уведомления о своей дальнейшей судьбе и пытался уговорить свою мать принять его жену. Майе не хотелось решать, оставаться ли дома или вновь отправляться в путешествие. Она была довольна своей жизнью, покоем, найденным здесь, в родительском доме, среди книг и размеренного распорядка дня. «Как монахиня в келье», – иногда замечала она, и не без удовольствия.

Вернулась она и к старой привычке засиживаться до позднего часа с книгой в кабинете отца. Тем более что на сентябрь пришлись особенно холодные вечера медно-красных и латунных оттенков, принеся предчувствие влажной, туманной осени. В эти чудесные вечера возобновились прежние безмолвные встречи отца и дочери, их тишину лишь подчеркивало тиканье часов, равномерный бой механизма и отдаленное эхо колокольни Святого Эгидия. Майя ни в чем не чувствовала от отца неприязни, разочарования из-за ее тайного побега, но Джеральд не смог полностью преодолеть обиду и восстановить прежнюю задушевность их отношений. Иногда Майя чувствовала на себе его удивленный, непонимающий взгляд. Нет, не без любви. Но с какой-то опаской, словно он не мог связать эту взрослую, замужнюю женщину с той маленькой девочкой, что столь живо продолжала оставаться в его воспоминаниях, при том что лейтенант Ральф Гарретт и Майино пребывание в Аравии крайне редко упоминались за столом.