Под шафрановой луной

Фосселер Николь

«Плинг…» Часы из «Махагона и Мессинга» возвестили, что миновал первый час ночи. Скомканные, напитанные слезами платки покрывали стол, сиденье дивана, пол, словно в салоне кто-то играл в снежки. Майя вытирала опухшее, красное от слез лицо последним платком, вздрагивала от утихающих рыданий и громко сморкалась.

«Бедное дитя, – думала Элизабет Хьюз, вращая в стакане коньяк, который она собиралась принять в качестве успокоительного. – Пройти через столько боли!»

– Мне бы так хотелось вернуть все обратно, – услышала она всхлипывающий шепот.

Тетя Элизабет со вздохом встала и тяжело опустилась возле

племянницы, взяла ее за подбородок и нежно погладила.

– Нет, душа моя. Судя по тому, что ты мне рассказала, тебе этого не хочется. Но с последствиями жить тяжело, – она потрепала Майю по щеке и сжала ее ладони, судорожно вцепившиеся во влажный платок. – Видишь ли… Когда мы встречаем любовь, то бессильны. Здесь не о чем сожалеть, и тебе не в чем себя упрекнуть. Но сможет ли человек жить с этой любовью дальше – это другой вопрос.

– Я не знаю, что делать, – всхлипнула Майя и потерла виски.

– Давай как следует все обдумаем.

Тетя с кряхтением приподнялась, потянулась за стаканом, взяла его и снова рухнула на диван.

– Прежде всего, ты должна твердо решить, хочешь ли ты оставить ребенка. Пятый месяц… Срок поздний, но не слишком поздний. У меня есть знакомая, и дочь ее кузины знает…

Она осеклась, увидев, что Майя отрицательно трясет головой, положив руки на низ живота.

– Нет, тетя, этого я не сделаю!

Элизабет Хьюз подавила улыбку. «Это моя Майя!» – удовлетворенно отметила она и сказала:

– Ты можешь остаться здесь, произвести его на свет, а потом мы подыщем ему местечко. Наш пастор из «Святой Марии» точно знает коллег, которые…

Майя вдумалась в эти слова. Выносить ребенка, с болью его родить и бросить… Отдать его чужим людям, и он никогда не узнает, откуда он, кто его мать и отец, никогда не узнает, что он был зачат с любовью, пусть и в таких враждебных, совершенно невообразимых обстоятельствах… «Ребенок Рашида. В котором тот будет жить дальше…» Майя непроизвольно погладила полушарие между корсетом и юбкой. Ее, будущую мать, впервые озарила радость… Она ощутила благодать своего положения. Уголки ее рта задрожали, растянулись в легкомысленную, рассеянную, какую-то блаженную улыбку, а на глазах выступили слезы – но только совсем другие.

– Я так скучаю по нему, тетя Элизабет!

– Я знаю, – пробормотала та, уткнувшись Майе в волосы, обняв ее и бережно баюкая. – Но теперь тебе не следует оглядываться назад. Смотри вперед и будь мужественной!

Тетя Элизабет погладила ее по голове. Майя кивнула.

– Завтра утром первым делом ты пойдешь к доктору Шелдрейку, пусть он осмотрит тебя и убедится, что все в порядке. Это любезный пожилой господин, он принял на свет уже много детей. И помни, – она обеими руками обхватила лицо Майи и твердо на нее посмотрела, – здесь, на Сидней-плейс, твой дом. А этот город станет родиной твоему малышу! И пусть кто-нибудь только попробует назвать мою племянницу падшей женщиной! Он об этом горячо пожалеет!

Это прозвучало так грозно, что Майя невольно улыбнулась. И хотя за окнами дома на Сидней-плейс, 4, стояла темная ночь, ей показалось, что забрезжил рассвет.

– Возможно, нам не стоит сообщать твоим родителям, кто настоящий отец их внука, – предложила тетя Элизабет, укладывая Майю в постель. – Но Ральфу придется во всем признаться, иначе никак! Даже самый глупый из влюбленных мужчин может высчитать на пальцах девять месяцев – особенно если ты держала его на расстоянии!

Улегшись в постель в эту ночь, Майя открыла было, но немедленно захлопнула книгу, что стала для нее единственным способом отвлечься в последние дни. Судьба Энн Эллиотт и ее капитана Вентворта, подвластная лишь перу мисс Остин, на время позволяла ей забыть о собственной. Но ненадолго – раздумья вновь и вновь захватывали ее, не принося облегчения.

Вскоре пришел день, когда Бэтти сообщила о появлении в доме лейтенанта Ральфа Гарретта, и Майя, замирая от страха, прислушивалась к тому, что происходит внизу, где звучал голос тетушки – Элизабет Хьюз осаждала Ральфа расспросами о поездке, здоровье членов семьи и прочих делах, чтобы дать Майе время собраться и принять его как можно спокойнее. Наконец она услышала, как он поднимается к ней, и, отложив книгу, встала. Расправляя юбки, Майя старалась не касаться округлившегося животика. «Боже милосердный, помоги, хотя я этого и не заслужила!..»

– Майя! – просиял Ральф, показавшись в дверном проеме. Радость сквозила в его лице, облике и движениях, во всем блеске его униформы и вернувшейся живости. Он смотрел на нее, как и тогда, в Блэкхолле, словно ничего плохого не случилось, а Аравия была просто дурным сном. «Еще есть время, Майя, ты еще можешь выбрать. Ральф или ребенок. Но не оба. Кого ты выберешь, Майя?»

– Ты лишила нас целого дня, который мы могли бы провести вместе, – с улыбкой воскликнул он, когда она подошла и взяла его за руку. – Едва я оказался в Оксфорде, твоя матушка отправила меня сюда. Внизу ждет экипаж, уже сегодня мне предстоит путь в Аден, отпуск почти закончен. – Он запечатлел на ее пальцах поцелуй и пробормотал: – Боже, как я скучал!

«Теперь только тяжелее…»

– Ты все время такая бледная! Все еще мучают боли в желудке?

Майя кивнула – не вполне искренне.

– Тебе наверняка станет лучше, когда я скажу тебе, что у меня замечательные новости!

Он громко засмеялся, обнял ее за талию, раскачивая туда и обратно, казалось, совершенно не замечая, что она оцепенела в его объятьях, пытаясь держаться на максимальном расстоянии.

– Наши молитвы были услышаны – мои дни в грязной дыре сочтены! Еще несколько месяцев, и в декабре следующего года я смогу вернуться в гайды! Вернуться в Индию, в мои прекрасные горы! Что ты на это скажешь?

Майя не выдержала, вырвалась из его объятий и подошла к окну, крепко обхватив себя руками, чтобы не сломаться.

– Ты не рада?

В его голосе послышалось горькое разочарование, как у ребенка, чей подарок на Рождество, который он старательно готовил своими руками, не вызвал ожидаемого восторга.

– Что ты, я за тебя очень рада, – поторопилась ответить она с искусственной улыбкой на губах, нагнавшей слезы. Напряженно сжав губы, она смотрела на Сидней-плейс.

– Тебе… тебе ни в коем случае не нужно возвращаться в Аден, – беспомощно, растерянно продолжил он. – Ты можешь остаться в Оксфорде или где захочешь. Уж еще год-то мы переживем! – Пауза. – Тебе лишь придется выдержать поток тоскливых писем, которыми я тебя засыплю, – закончил он фразу со слабой, неуверенной улыбкой. – Майя?