Под шапкой-невидимкой
Шрифт:
— Мороз и вьюга, снег и холод. Травку зелёную понюхать захочешь, листиков сочных погрызть — терпи до весны. А где ещё та весна — за горами да за морями...
— Не за морями, Заяц, весна, не за горами, а у тебя под ногами! Прокопай снег до земли — там и брусничка зелёная, и манжетка, и земляничка, и одуванчик. И нанюхаешься и наешься. Как я!
— Уклеечка, душечка, сколько же тебе, деточка, лет?
— Уже пять лет исполнилось!
— Ой, какая малышка!
— Я не дочка.
— А кто же ты — мама?
— Нет, и не мама.
— Неужели бабушка?
— Нет, и не бабушка.
— Так кто же ты в пять-то годков?
— Я уже прапрабабушка!
— Дятел, а Дятел, ты когда есть хочешь — что делаешь?
— Сухое дерево долблю.
— А когда пить хочешь?
— Сочное дерево долблю.
— А когда наешься и напьёшься?
— Всё подряд долблю! Мне тогда ни пить ни есть не надо, только подолбить дайте.
— Терпеть не могу непонятных имён! Почему ты Лимонница, если у нас лимоны не растут даже? Вот я: у меня на крапиву аппетит — я Крапивница! У неё на капусту аппетит — она Капустница! Просто всё и понятно!
— А меня Лимонницей не за аппетит назвали, а за красоту! У меня платье прекрасного лимонного цвета. Да только вам, обжорам, этого не понять...
— О-о-ой, Оляпка, никак купаться в полынье вздумал?!
— И плавать и нырять!
— А замёрзнешь?
— У меня перо тёплое!
— А намокнешь?
— У меня перо водоотталкивающее!
— А утонешь?
— А я плавать умею!
— А... а... а проголодаешься после купанья?
— А я для того и ныряю, чтоб водяным жучком закусить!
— Ау, Орлёнок, а у тебя папа с мамой кто?
— А у меня папа и мама орлы!
— Вот счастливый! А у меня папа с мамой обыкновенные воробьи...
— Не завидуй мне, Воробьёнок. Твои воробьи с утра до вечера тебя кормят, а мои орлы меня — только утром да вечером.
— Слышал новость, Заяц?
— Я всё, Белка, слышу: эвон уши-то у меня какие!
— Так чего же ты своими ушами слышал?
— Сперва ты, Белка, скажи, какую ты новость слыхала?
— Я слыхала, что тебя, Зайца, волки съели!
— Ну, это что! А я слыхал, что ты, Белка, волка съела!
— Вот это да! Что же мне теперь делать?
— Известно что: глазам своим верить, а не чужим ушам!
— Слушай, Воробей, ты мужик умный, среди людей крутишься, не слыхал ты, что они про зайца-русака говорят: хищный он зверь или нет?
— Ой, Яблонька, насмешила, ой, уморила! Какой же заяц хищник? С его крысиными зубами впору только кору глодать.
— Кору?! Ох, чуяло моё сердце: огложет он меня со всех сторон, хищник свирепый! Погубит, злодей!
ЛЕСНОЕ КРЕСЛИЦЕ
Есть деревья в лесу, которые почему-то нравятся птицам: когда ни посмотришь — вечно на макушке птица сидит! То плиска болотная, то конёк лесной. То ворона серая, то косач чёрный. Одни песни поют, другие по сторонам глазеют.
Может, дерево это для них чем-то удобное? Ну, вроде как кресло для нас? Стоят вокруг нас стулья, табуретки, скамейки, и только одно уютное креслице. Так и хочется на него сесть! Вот и у птиц так: много вокруг разных деревьев, но одно лучше всех, и поётся на нём веселей, и удобней сидится.
НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ШАГИ
Ранняя весна, вечер, глухое лесное болото. В светлом сыром сосняке снег ещё кое-где, а в тёплом ельнике на бугре уже сухо. Я вхожу в густой ельник, как в тёмный сарай. Стою, молчу, слушаю.
Вокруг чёрные стволы елей, за ними холодный жёлтый закат. И удивительная тишина, когда слышишь удары сердца и собственное дыхание. Дрозд на еловой макушке высвистывает лениво и звонко. Свистнет, прислушается, а в ответ ему тишина...
И вдруг в этой прозрачной и затаившей дыхание тишине тяжёлые, грузные, нечеловеческие шаги! Всплески воды и позванивание льда. То-пы, то-пы, то-пы! Будто тяжело гружённая лошадь с трудом тянет по болоту воз. И сразу же, как удар, ошеломляющий грохочущий рык! Дрогнул лес, качнулась земля.
Тяжёлые шаги затихли: послышались лёгкие, суматошные, торопливые. Шажки лёгкие догоняли тяжёлые. Топ-топ-шлёп — и остановка, топ-топ-шлёп — и тишина. Торопливым шажкам не легко было догнать неторопливые и тяжёлые.
Я прислонился спиной к стволу. Под ёлками стало совсем темно, и только мутно белело между чёрных стволов болото.
Зверь рыкнул опять — как из пушки грохнул. И опять охнул лес и качнулась земля. Я не выдумываю: лес вправду дрогнул, земля вправду качнулась! Лютый рык — как удар молота, как раскат грома, как взрыв! Но не страх порождал он, а уважение к его необузданной силище, к этой чугунной глотке, громыхающей, как вулкан.
Лёгкие шажки заторопились, заторопились: зачмокал мох, захрустел ледок, заплескала вода. Я давно уже понял, что это медведи: дитё и мама. Дитё не поспевает, отстаёт, а мама чует меня, сердится и волнуется. Мама предупреждает меня, что медвежонок тут не один, что она близко, что лучше его не тронь. Я хорошо её понял: предупреждает она убедительно...