Под солнцем тропиков. День Ромэна
Шрифт:
— Эй, вы, лентяи, довольно валяться: отдохнули. За работу… Поднимайтесь, поднимайтесь, лентяи… Предок наш ушел в землю, такова его воля, мы не достойны были созерцать его доброе личико…
— Пойдем в мой шалаш, — обыкновенным своим нежным голосом обратился он затем к Петьке. — Вон мой шалаш — самый дырявый. Я сейчас приду, только развяжу Дой-ну…
3. Петька в роли следопыта, но…
Новый знакомый Петьки был странный человек с головы до пят, — так, по крайней мере, казалось Петьке и кажется до сих пор. Впрочем, судите сами.
Всему миру известно, что пионер — всем ребятам пример. Он верен делу рабочего класса, он — младший брат и помощник комсомольцу и коммунисту, он — товарищ пионерам, рабочим и крестьянским детям всего мира, он организует окружающих детей и участвует с ними во всей окружающей жизни, он стремится к знаниям, а знание и умение — сила в борьбе за рабочее дело. Таковы законы юных пионеров, и каждый пионер — нужно ли об этом говорить? — знает их на зубок и следует им во всех случаях жизни. Также — обычаи. Я и не подумаю перечислять их. Пусть читатель мой повторит их про себя и остановится на пятом обычае, на котором остановлюсь и я. Обычай этот гласит: пионер не ругается, не курит и не пьет. Теперь: человек, который приветствует Петьку в Австралии правой рукой с плотно сложенными пятью пальцами (пять пальцев — пять частей света, где есть угнетенные…), не должен ли он знать о законах и обычаях пионеров, и между прочим о пятом обычае, который, хотя и поставлен последним пунктом, является далеко не второстепенным, ибо по этому самому обычаю с первого взгляда можно разгадать человека: пионер ли он или вообще мальчишка — неорганизованная шпана. И вот, пожалуйте:
— Сигарку, — предложил Бамбар-биу Петьке, когда они втроем (третий — Дой-на) очутились под навесом шалаша. Сигару он достал из красивого ящичка слоновой кости, ящичек из сундучка, сундучок выкопал ни песка. Кроме ящичка в сундуке находились: бритва, мыльница, колода карт, пузырек одеколона, черный пузатый графинчик с чем-то, несколько хрустальных рюмок и три смены верхнего и нижнего австралийского белья, то есть три небедренных пояска.
— Не курю, — сурово отвечал Петька. Он сильно желал, чтобы в этот момент голос его звучал «как ледяной смерч в арктическом море» или, на худой конец, как ледяная сосулька, гремящая по водосточной трубе.
— Очень жаль, — сказал Бамбар-биу и, действительно, с непередаваемым сожалением взглянул на пионера. Потом он достал пузатый графин и две рюмки, нацедил густой красной жидкости в обе рюмки, одну выпил сам, другую предложил Петьке.
— Не пью, — еще суровей отвечал Петька.
— Очень, очень жаль, — снова сказал Бамбар-биу. — Все-таки, может, выпьете? Замечательно вкусно: сладко, пахуче и нежно. А?..
— Не пью, — повторил Петька и с ненавистью взглянул на искусителя.
— Вы достойны глубокого сожаления, — произнес тот, опрокидывая и вторую рюмку себе в рог.
Выпив, он крякнул, закурил сигару (вторую положив обратно в ящичек) и, расположившись на животе и на локтях, пустил в лицо Петьке густую струю дыма вместе с вызывающими словами:
— Сопляк и слюнтяй…
Петька запыхтел, проглотил слюну, но ничего не ответил.
— Дурак, ротозей и бревно…
Петька начал краснеть и дрожать.
— Калабарский боб, бразильская обезьянка, э-э-э, мокрица и… полено, — перечислял далее Бамбар-биу, не отводя наглого взгляда голубых глаз от лица пионера. — Еще один раз бревно и два раза сопляк…
И вот заговорил Петька, то краснея, то бледнея:
— Если вы, гражданин, хотите вызвать меня на ругательства, то это вам не удастся…
— Дрянь и трус…
— Но если вы не перестанете сейчас ругаться, я тресну вас, гражданин, по уху… клянусь жабой…
— Сингапурская макака…
— Сейчас тресну, а потом застрелю, потому что вы сильней меня… — Левой рукой Петька сжал револьвер, правой — кулак.
— Ну, ладно, не буду, — равнодушно сдался Бамбар-биу.
Но теперь Петька повел наступление.
— Извольте, гражданин, объяснить, — потребовал он и на этот раз, действительно, ледяным голосом, — почему вы ругались.
— А, право, сам не знаю, — «объяснил» Бамбар-биу, — такой, видно, дурацкий у меня характер, но я больше не буду, извините, беру все ругательства обратно. Так сказать, складываю их обратно в свою черепную коробку… для лучшего времени…
— По-моему, вы должны знать наши законы и обычаи, — проворчал Петька, опуская револьвер.
— Законы и обычаи! — воскликнул Бамбар-биу. — Но я по природе своей — анархист. Во мне шесть кровей, шесть человеческих рас. Мать моя была на одну треть австралийка, на треть — папуаска, на треть — яванка. Отец имел в себе китайскую кровь, американскую и голландскую. Каждая кровь говорит о своих законах. Я шестикровный, я не знаю, каким законам мне следовать, и я не следую никаким… Ну, полно, не ворчи. Расскажи-ка лучше, что тебя привело в Австралию?
Этот странный человек снова был добродушен и подкупал своей искренностью. Петька перестал ворчать и начал обстоятельно рассказывать. Начал с письма к бабушке и кончил высадкой своей на здешний гостеприимный берег. Дой-на сидел между ними, крутя головой, так как солнечная ванна, принятая им в дозе весьма неумеренной, вызвала у него продолжительное расстройство кровообращения.
Бамбар-биу слушал молча, кутая голову в облаках сизого дыма. Перед началом рассказа он растянулся на песке во весь свой необыкновенный рост, и ноги его по колени вылезали из-под шалаша.
— Значит, ты видел Верины следы… — раздумчиво произнес он, когда Петька кончил. — Повтори-ка еще раз, что ты видел?
Петька повторил:
— От вершины черного утеса к озеру тянулись песчаные вдавления, будто кто на коленях и на руках полз здесь. Потом…
— Обожди. А не могло быть обратного: от озера к утесу, хочу я сказать?
— А с утеса куда? — вместо ответа задал резонный вопрос Петька.
— С утеса… гм… гм… обратно к озеру или прямо к лесу…
— Но, — возразил Петька, — выходит, что человек туда и обратно зачем-то сделал путь ползком, а потом поднялся на ноги и зашагал к лесу. Единственно верно: он сполз с утеса, напился воды и только тогда поднялся.
— Ты прав… Продолжай. Следы тянулись до леса. Потом — ленточка. Красная или синяя, ты говоришь?
— Красная.
— Ты точно помнишь: у Веры была красная лента в волосах, когда ты ее видел с яблони?
— Скорее, синяя, — сознался Петька, — или черная… Но она могла в дороге переменить ее: ведь у девочек так много лент.
— Гм… Этот твой пункт слабей предыдущего. Голодный, и напуганный к тому же, человек, пускай даже это будет девочка, не станет заниматься в дороге туалетом.